Все | Индивидуальное поведение | Общественное поведение | Общие теоретические основы этологии | Половое поведение

Необходимость зоопсихологии

 

Наука есть любознательность, т.в. любовь по­средством

познания, любовь части (человека, его смертного ума)

 с Целым, их между собой любовная игра...

Г. Гачев. Естествознание глазами гуманитария

 

Поведение и психика животных

Как это ни странно, но определить предмет зоопсихологии, особенно в курсе, предназначенном для студентов педагогических и психологических факультетов, очень не просто. Действительно, вправе ли мы рассуждать о душевных проявлениях у животных? Если это возможно — то в каком смысле? И главное — что может добавить такая наука к пониманию человеческой психики? Не яв­ляется ли данный предмет чем-то искусственным, инородным в образовании студента-гуманитария? Наконец, нет ли тут какой-то сбивающей с толку Игры слов? Как, например, говоря о пробле­ме «искусственного интеллекта» или о «памяти» ЭВМ, мы не пред­полагаем всерьез изучения этих вопросов в качестве особых аспек­тов «душевной жизни компьютера». Может быть, зоопсихология — это всего лишь описание, сопоставление специфических форм дви­гательной активности у различных видов животных, того, что обычно называют их «поведением»? Но даже тогда — столь ли про­сто содержание понятия и самого феномена поведения, чтобы ставить под сомнение необходимость извлечения психологами уроков из «области зоологии»?

Попробуем рассмотреть в самом общем виде, что мы имеем в виду, когда говорим о чьём-либо поведении. Обычно имеются в виду наблюдаемые нами последовательности целостных акций, а именно совокупность чьих-то движений, действий («Он что-то де­лает...»), которые: а) распознаются нами, б) квалифицируются («Ага! Он прислушивается. Он замер...») и в) интерпретируются («Он встревожен. И готов... К драке? Нет — удрать!»). Для психо­лога, педагога, а также зоопсихолога, равно как и для любого человека вообще фигуры поведения имеют информационную цен­ность постольку, поскольку они выдают внутренние мотивации у наблюдаемого нами существа. Тогда они дают возможность пра­вильно (с определённой вероятностью) выстроить собственное по­ведение: тактику взаимодействия с партнёром, учеником, паци­ентом. Сцепленные друг с другом действия, ведущие к желанной цели, естественным образом складываются в столь хорошо оформ­ленные последовательности, что возникает впечатление, будто жи­вотного (равно как и человека) кто-то или что-то к этой цели ведёт {по = ведение).

Попробуем теперь понять, что следует из нашего обращения к ребёнку (или, например, к любимому псу) — «ты себя неправиль­но ведёшь». Судя по всему, тут заранее предполагается существо­вание особого класса внутренних причин поведения. Такого рода «встроенный» механизм, порождающий внутренние причины дей­ствий, а, наряду с тем, контролирующий и видоизменяющий их в связи с постоянным, непрерывным учётом внешних обстоя­тельств (внешних стимулов) — биолог и сможет назвать психикой. Кроме того, психика высших животных (к которым принадлежим и мы с вами) предполагает наличие внутреннего механизма выбо­ра способов достижения цели. Таким образом, «душевная жизнь», психика животных неотделимы от их поведения.

Конечно, приведённые рассуждения — это упрощения. Но здесь нет покушения на «бессмертную Душу» человека. А процедура уп­рощения (редукция содержания в теоретических моделях) это обычный, принятый в науке приём. С его помощью учёный очер­чивает позицию, с которой будут вестись рассуждения и (или) исследования.

Следовательно, психику в совокупности со всеми модусами и атрибутами поведения биолог может рассматривать как две сторо­ны единого процесса адаптации. И именно по этой причине био­логов, в отличие от философов, уже лет пятьдесят не волнует воп­рос — что первично: поведение или психика. Дискуссии о примате «формы или функции» стали достоянием истории. Поскольку если имеет место изменение в одном, то обязательно есть точно соот­ветствующее изменение в другом. Всё зависит от того, на что рань­ше «посмотрит» наблюдатель. Иное дело великое разнообразие средств в достижении сходных, жизненно важных целей — вот что естественным образом увлекает биолога. По этой причине стали изучать пути эволюции нейродвигательных систем и видовые осо­бенности проявления «двуединства» формы и функции.

В отечественной науке принято понимать феномен поведения («психическую деятельность» по К.Э. Фабри) как две дополняющие друг друга предметные области, относящиеся к двум наукам — зоопсихологии и этологии:

1) Предметом зоопсихологии является специфические психи­ческие свойства, обеспечиваемые присущими им нейробиологическими механизмами, проявляющимися во внешней активности у разных групп животных. При этом внимание сосредоточено на за­кономерностях развития психики как в ходе эволюции, так и в индивидуальном развитии, а по сути — на сопоставлении спектра психических возможностей разных биологических видов.

2) Предметом этологии стали непосредственные акты внешней активности — законченные, координированные действия животных, связанные некоей целесообразностью. Этологов интересуют вопло­щённые формы поведения и они избегают апелляции к психике.

Разумеется, что специалисты в названных областях помнят И. М. Сеченова о том, что психика зарождается и умирает вместе с движением и поведением. Но фактически представители этих на­правлений способны работать в «параллельных мирах», не очень-то обращая внимание друг на друга[1].

Поиск ключа к соотношению поведения и психики — это одна из самых волнующих загадок, издавна прельщающих человечес­кий ум. Причем загадка эта так необычна, что разрешить её невоз­можно лишь естественнонаучными или, напротив, только гумани­тарными методами. Представляется, что и сами эти задачи, и ме­тоды их решения — есть особый, уникальный способ приспособ­ления человека к среде обитания, способ его существования. Все они — инновации человека. Идеальные, невидимые инструменты вида Ното sapiens, порождённые его «окультуренным» мозгом, выращенные им самим, наподобие гигантских томатов или яблок (лишь потенциально возможных, но не существующие в природе и обречённых там — вне культуры — на гибель).

Животное приспосабливается к вызовам внешней среды за счёт внутренней физики и математики: «алгебры головного мозга», «дифференциальному исчислению пищеварительного тракта», «гео­метрии опорно-двигательного аппарата» и прочих натуральных (встроенных) приёмов решения адаптивных задач. И всё это ус­пешно интегрируется на уровне целого организма. Для биолога че­ловек — это лишь один из огромного множества видов животных. А видимая мера отличия этого вида от других видов животных по его «интеллектуальным» особенностям не более удивительна, не более весома, чем, например, мера различий между разными ва­риантами передних конечностей — крылом и копытом или между ухом лягушки и ухом летучей мыши, глазом стрекозы и глазом орла. Говоря иначе, изучая психологию (нравы) животных, мы не столько изучаем «своё прошлое», как это думают «плоские» эво­люционисты, сколько пытаемся познать (полюбить) себя и своё будущее. Есть надежда, что сведения, полученные в рамках биоло­гии, её специфические трактовки собственных данных способны сегодня дать опору для нового, объединённого взгляда на пробле­му поведения и психики человека, его души и поступков.

Проблемы практической зоопсихологии

По сути дела, исследование поведения — это наша повседнев­ная практика. Во-первых, где бы мы ни жили и чем бы не занима­лись, нам приходится иметь дело с животными. Охотник должен знать повадки дичи, крестьянин — особенности поведения своего скота и вредителей, наносящих ущерб его хозяйству, рыбак — где и когда ловится рыба. Городской житель непременно соприкасает­ся с животными, и даже если он не содержит домашних кошек, собак, птиц, то он ведёт борьбу с тараканами и мухами на своей кухне. А нужно ли говорить, сколь дорого, психологически бес­ценно общение с нашими домашними любимцами, в котором мы полностью доверяемся своему чутью, при этом мгновенно и по­чти безошибочно решая задачи взаимодействия. И решения прихо­дят с обязательным взаимным учётом душевного состояния.

Во-вторых, мы, особи вида Ното sapiens, общаясь друг с дру­гом, постоянно учитываем позы, жесты и, конечно, интонации речи своих партнёров, обращая на это внимание не меньшее, чем на формы слова и содержание словесных высказываний. Бессознательно мы оцениваем и учитываем (понимаем) формы поведения друг друга, а следовательно, эти формы, в определённом смысле, дискретны, их можно не только наблюдать, но познавать и созна­тельно использовать.

Проблемы, с которыми на практике приходится соприкасаться обычному человеку в условиях контактов с «представителями» жи­вотного мира, как правило, не оформляются словами и не осоз­наются. Но их круг известен профессиональным педагогам, психо­логам, криминалистам, юристам и врачам. Они встают во весь рост при необходимости анализа основании поведения (поступков, дея­тельности) как людей, так и животных. Прежде всего, когда воз­никает нужда в разрешении таких вопросов, как например:

1) определение источников влечений, внутренних побуждений поведения у человека и животных;

2) выявление характерных черт видовых и индивидуальных стандартов поведения или особенностей отклоняющегося поведения;

3) расшифровка закономерностей наследования и изучение ес­тественных пределов изменчивости поведения и способностей;

4) понимание механизмов научения и памяти, их соответствие существующим технологиям обучения;

5) осмысление секретов внутривидовых и межвидовых комму­никаций и, наконец,

6) раскрытие секретов происхождения и становления рассудоч­ного поведения, то есть интеллектуальной эволюции человечества.

Без самых широких общебиологических сопоставлений работа над названными вопросами хотя и возможна, но бесплодна.

Как только мы, люди, себя не называем, ища своё место в мире живого, отождествляя с биологическим видом — конечно, мы — Ното sapiens (человек разумный) и Ното faber (человек деятельный), Ното 1иdens (человек играющий), Ното loquens (че­ловек говорящий) и так далее, и далее. Человек как биологичес­кий вид, действительно, таит так много загадок! Но одни и те же загадки будут иметь разные правильные ответы, в зависимости от того, кто их решает. А ведь многие загадки психики человека уже становятся проблемами, далеко уходящими за рамки психологии. Попробуем посмотреть лишь на малую часть из них глазами био­лога.

Проблемы вида Ното faber— страсть к деятельности

Первая из них — это грозная перспектива глобального эколо­гического кризиса, в который вовлечены все живые существа. Мы понимаем, что сила, увлекающая мир в пропасть кризиса — это человеческая деятельность. Деятельность, которая .игнорирует объективно существующие в природе ограничения на произволь­ные изменения её (природных) свойств. Человек обладает каким-то извращённым инстинктом «делать всё, что физически или тех­нологически возможно». Поведение человека нередко напоминает порывы «волка в овчарне», он (человек) далеко не всегда спосо­бен останавливаться, он бывает не в состоянии не делать всё. А предупреждающие декларации «экологов» дают обескураживаю­ще ничтожные результаты, которые несопоставимы с масштабом проблемы.

Мы не всегда отдаем себе отчёт в том, что наши желания весьма туманны. Что же мы хотим? Сохранения природы, 0'кей. Дикой без чело­века? С человеком? Преображённой, но устойчивой, где было бы место всем живым существам? (Тут можно ставить знак вопроса после каж­дого слова.) — С человеком, как минимум, не вредящим (вредящим (?) в пределах возможностей биосферы противостоять негативным Послед­ствиям)? — С человеком 'как необходимым компонентом, органично включённым в биосферные процессы? Или...?

Ответ на этот вопрос не снимает неопределённости. Появляются но­вые. К примеру, означают ли эти изменения человека (общества, эконо­мики, сознания, чего хотите) его «приручение», приведение в соответ­ствие с «нуждами» природы? Изменение потребностей, или изменение технологий удовлетворения его потребностей... (Шукуров Э. Разговор в горошинку // Охрана дикой природы.— 1996.— № 11.).

При этом мы почти не замечаем, что фактически природа на­ходится в состоянии активного противодействия «нам». В самом деле, уже давно работают очень серьёзные «ультимативные» меха­низмы ограничения экспансии человечества (голод, техногенные катастрофы, эпидемии). Работают и особые «сигнальные механиз­мы», жёстко и холодно предупреждающие людей об опасности из­бранного ими пути (стрессы переуплотнения, снижение качества жизни, социальная депрессивность, массовые отклонения в пове­дении). При всём том, в сообществах животных «экологические кризисы» тоже имеют (и имели) место. Но одни виды оказывают­ся способными выходить из кризисов, а другие в них гибнут. В чём тут дело? Можно ли извлечь уроки из таких успешных стра­тегий кризисного выживания? Как много таких стратегий и какие приемлемы для людей?

Важно уяснить и то, какие средства выхода из кризисов могут использоваться как массовые регуляторы, а какие пригодны толь­ко в качестве индивидуальных приёмов. Как знать, не приведут ли такие исследования к выводу, что используемые сегодня на практике законодательные механизмы (государственные законы, введенные законодателями под давлением «зелёных») являются иллюзорными, лишь инструментами самообмана?

Проблемы Ното scientificus — страсть к «познанию»

Приблизительно двести лет мы и благоговеем перед наукой, но и опасаемся её. В чистом виде такое культовое отношение оформи­лось в конце прошлого века, что видно из известного высказыва­ния Луи Пастера: «Культ наук в самом высоком смысле, возмож­но, ещё более необходим для нравственного, чем для материаль­ного процветания нации. Наука повышает интеллектуальный и мо­ральный уровень; наука способствует распространению и торже­ству великих идей». До этого миры «посвящённых» и «простецов» были далеки и чужды друг другу. Эпоха «просвещения» просте­цов — это ведь что-то совсем новое и недавнее в культуре.

В принципе, любопытство или любознательность являются од­ной из фундаментальных особенностей человека. Не просто «ори­ентировочный рефлекс» или «исследовательское поведение», но ка­кая-то особая тяга (жажда) к знанию, часто обрекающая «жажду­щих» на страдания и жертвы. Формально такое влечение ненор­мально, опасно для одержимого им — оно, скорее, мешало вы­жить. Особенно для тех, кто отходил от общепринятого, думал о непозволительном.

Страсть к знанию спонтанна, инстинктивна. А за этим прячут­ся не только личные риски для учёного, но и социально-культур­ные проблемы (опасности). В связи с этим, хочется обратиться к интервью с незаурядным ученым, физиком-теоретиком, а позже— генетиком, получившим Нобелевскую премию именно в качестве генетика — Максом Дельбрюком (Дельбрюк М. (1906—1981) — изменил сферу своих первоначальных науч­ных интересов, переключившись с атомной физики на биологию (генетику) под непосредственным влиянием Н. В. Тимофеева-Ресовского,, работавшего с ним в Берлине. Их совместная статья «Природа генетических мутаций и струк­тура гена», в свою очередь, подтолкнула Э. Шредингера на сочинение знаме­нитой книги «Что такое жизнь с точки зрения физика?». Интервью цитирует­ся по книге «Краткий миг торжества».— М.: Наука, 1989). Оно дано в ходе дискуссии о социальных аспектах науки в начале 70-х годов. Но сначала приве­ду несколько тезисов из интервью: «Приносит ли наука пользу? Сомнительно»; «Нужно ли думать о последствиях (открытий)? Это невозможно»; «Что такое призвание к науке? Прибежище для чу­даков». А теперь — главное. На вопрос «Занимаемся ли мы наукой ради неё самой, как искусством или музыкой, или используем её как средство для улучшения нашего физического существова­ния?» — следует ответ:

Вот об этом я могу кое-что сказать. По-моему, в этом вопросе за версту видно обычное непонимание сущности Ното scientificus, и об этом я как раз хочу поговорить. Позвольте мне процитировать один от­рывок, который непосредственно относится к существу дела. Этот от­рывок взят из романа Сэма Беккета «Моллой». Герой романа — крайне одинокий и дряхлый старик. Вся книга представляет собой нечто вроде записанного им монолога о своей жизни. Я выбрал отрывок, который, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует мою мысль (если только не пони­мать его слишком буквально). Действие разворачивается в каком-то уединённом месте, где Моллой ведёт жизнь бродяги.

«...Оказавшись на берегу, я воспользовался случаем и набрал запас камешков, чтобы пососать их. Это были в общем-то гальки, но я назы­ваю их камешками. Да, я набрал довольно большой запас. Я равномерно распределил их по четырём карманам и сосал по очереди. Тут и возник­ла проблема, которую я сначала разрешил так. У меня было, скажем, ше­стнадцать камешков, по четыре в каждом из четырёх моих карманов (два кармана в штанах и два — в плаще). Я вынимал камешек из право­го кармана своего плаща, клал его в рот и вместо него клал в правый карман своего плаща камешек из правого кармана своих штанов, вместо которого я клал камешек из левого кармана своих штанов, вместо кото­рого я клал камешек из левого кармана своего плаща, вместо которого я клал камешек, который только что вынув изо рта, кончив его сосать. По­лучалось, что в каждом из четырёх моих карманов оставалось по четы­ре камешка, но это были уже не совсем те же самые камешки. А когда меня снова охватывало желание пососать камешек, я снова лез в пра­вый карман своего плаща, уверенный, что не возьму опять тот же ка­мень, что и в прошлый раз. И пока я его сосал, я перекладывал осталь­ные камешки так, как я только что описал. И так далее. Но это решение не вполне меня удовлетворяло. От моего внимания не ускользнуло, что при исключительном стечении обстоятельств [...]. После всех этих по­пыток и стараний я начал терять чувство меры и говорил себе: «Всё или ничего». Был момент, когда я испытывал искушение привести число ка­мешков в большее соответствие с числом моих карманов, сократив чис­ло камешков, но этот момент длился недолго: ведь это означало бы при­знать свое поражение. И вот, сидя на берегу моря и разложив перед со­бой шестнадцать камешков, я глядел на них в гневе и растерянности .». [...].

Предметом такой одержимости может быть все что угодно, и вовсе не обязательно приписывать учёному стремление раскрыть тайны при­роды или «улучшить наше физическое существование». Именно это при­чудливое свойство, эта способность к сублимации других душевных сил были даны эволюцией пещерному человеку. И человек получил больше, чем просил: это свойство вывело нас из пещер в космос, но оно же мо­жет стать причиной нашей гибели.

Приведённая Дельбрюком притча — это не протокол научного исследования, а литература. Однако этот человек знал толк в пси­хологии творчества и цену ему. Он прямо полагал, что «Моллой и Эйнштейн — это одно и то же». Более того, Дельбрюк утверждал, что занятие наукой есть неотъемлемая черта человеческого харак­тера. И он допускал, что все открытия потенциально вредны. Вот и перекладывание камешков для сосания может быть «открывает какой-нибудь принцип перестановки или теорию чисел — бог зна­ет, какие от этого могут быть последствия».

Очень похоже на то, что здесь речь идёт не только и даже не столько о рассудочном поведении, о мышлении. Посмотрите на че­тырех- или пятилетнего ребенка, одержимого какой-то творчес­кой проблемой и злящегося на то, что не удаётся её решить! Что это за сила, страсть к комбинациям и упорядочиванию?

Когда устанешь, нет лучшего отдыха, чем бродить с собакой вдоль песчаного пляжа. Собака то отстаёт, что-то обнюхивая, то забегает впе­рёд, вспугивая расхаживающих по берегу чаек и ворон. Они ходят не без дела — они собирают. Для эколога это слово — научный термин. Соби­рательство — это экологическая ниша, профессия животного, его спо­соб добывать себе пропитание. Нелёгкая профессия. Другие умеют ны­рять за рыбой или бить птиц на лету, или нападать из засады, или дол­бить деревья в поисках насекомых, или безошибочно вынимать длинным клювом червей из-под земли, а собиратель ничего этого не может. Он бродит, подбирая всё, что не убежит, что удаётся найти, переворачивая коряги и камни, роясь в выбросах водорослей. Они умны, эти собирате­ли. Природа не снабдила их специализированными органами — орудия­ми, они всё время сталкиваются с нестандартными ситуациями: каж­дый раз приходится решать, как вынуть насекомое, спрятавшееся под этот камень, как перевернуть именно эту корягу, как извлечь объедки из брошенных человеком предметов. Они учатся всю жизнь (Дольник В. Непослушное дитя биосферы— М.: Педагогика-Пресс, 1994).

Итак, животные-собиратели умны, они учатся всю жизнь. У них отличная память. У них выдающиеся способности к классифика­ции, от которых зависит их жизнь — ведь пища их так разнооб­разна. Но ведь это же — мы! Мы собиратели. Вернее, наши предки были собирателями, ибо человек начал свой путь на Земле, имея единственную экологическую нишу — собирателя. И сейчас ещё многие примитивные племена Австралии, Океании, Южной Аф­рики и Америки существуют как собиратели. А сами мы — гриб­ники и ягодники, да и просто праздно гуляющие по лесу или пляжу, глядя под ноги, разве мы не подбираем машинально «прелес­тные ненужности»? А коллекционеры марок, этикеток, книг? А дети? Мы счастливы, когда сбывается инстинктивное влечение собирателя и классификатора.

Наука и искусство — это что-то похожее, это интеллектуаль­ное собирательство знаков, символов и смыслов среди мусора «ужасных зрелищ повседневности». Собирательство, помноженное на рассудок и интуитивные озарения.. Но отдельное от них. Отсюда корни проблемы безответственности в науке. Отсюда и её удиви­тельная бескорыстность. Отсюда неотвратимость научного прогрес­са. Не стоит только путать это с культурным прогрессом и с бла­госостоянием человечества. Это всё отдельно!

Очеловечивание мира

Человек, одержимый страстью к науке или искусству, беско­рыстен до такой степени, что полагает — он ведёт беседу не столько с коллегами или с публикой, нет — он призван к своему делу Бо­гом.

Физик Лео Сцилард сказал как-то своему другу Гансу Бете, что соби­рается завести дневник:

— Я не думаю публиковать его. Я просто хочу записывать некото­рые факты, чтобы Бог был в курсе дела.

— А тебе не кажется, что Бог и так знает факты?— спросил Бете.

—Да,— отвечал Сцилард,— факты-то он знает, но ему не известна моя версия этих фактов (Цит. по: Гилберт Дж. Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. Прогресс, 1987).

Современный учёный, вооружённый научным Методом, ис­кренне полагает, что он познает реальность и приближается к единственной Истине. И на самом деле, научные методы — это мощнейшие инструменты, позволяющие вскрывать множество за­кономерностей в окружающей действительности (в природе, в культуре, в самом себе). Однако эти открытия бывают очень стран­ными, причудливыми, бесполезными, опасными, но иногда неве­роятно красивыми и, весьма редко, практичными.

Театральным жестом он распахнул окно, поманил нас и указал на стоящий вдалеке, на углу улочки, пересекавшейся с бульваром, деревян­ный киоск, в котором, очевидно, продавались билеты лотереи Мерано.

— Господа, я предлагаю вам измерить этот киоск. Вы увидите, что длина лестничной площадки равна 149 сантиметрам, то есть одной сто­миллиардной расстояния от Земли до Солнца. Если разделить высоту задней части на ширину окна, получим 176 : 56 = 3,14. Высота передней части равняется 19 дециметрам, то есть числу лет в греческом лунном цикле. Сумма высот двух передних и двух задних рёбер даёт190х2+176х2= 732, а это — дата победы при Пуатье. Ширина лест­ничной площадки равна 3,1 сантиметра, а ширина рамы окна —» 8,8 сан­тиметра. Заменив целые числа соответствующими буквами алфавита, получаем С.щНд — химическую формулу нафталина.

— Фантастика!— воскликнул я.— Вы всё это измерили?

— Нет,— отвечал Аглиэ,— некий Жан-Пьер Адам выполнил эти за­меры на другом киоске. Надо полагать, что все лотерейные киоски име­ют примерно одинаковые размеры. С числами можно делать всё, что угодно! (Эко У. Маятник Фуко.— Киев, 1995).

Знания, добываемые человеком — всего лишь ничтожная доля того, что содержит мир. К. Э. Циолковский очень красиво сказал од­нажды: «Все наши знания — прошлые, настоящие и будущие — ничто по сравнению с тем, что мы никогда не узнаем». Но это только факт. Грозный комментарий к нему содержится в коротком афоризме Акутагавы Рюноскэ — «Африка Духа бесконечна!» Люди способны извлекать из бесконечного мира фрагменты закономер­ностей, которые могут представлять опасность для человечества. Может быть, именно в силу несоразмерности его, человека, рас­судочных и духовных возможностей и грандиозности того, что он пытается постигнуть. Чем дальше, тем больше человек начинает с отчаянием ощущать своё одиночество. Наилучшая защита состоит в том, что он должен помнить — у него есть Дом, ответственность перед ним и возможность туда вернуться из самых далёких стран­ствий. Проблема только в том, что Африка Духа бесконечна и её не пересечёшь за пять недель, даже на воздушном шаре. Время воз­врата может так затянуться! А чего только не валяется на дороге, по которой мы идём.

Строго говоря, названные опасности были почувствованны и даже поняты очень давно. Христианское учение задолго до появле­ния науки предостерегало от увлечения «играми в знания», от ув­лечения оккультным и эзотерическим знанием. И лишь появление научного метода познания дало нам приемлемый инструмент про­верки приближения к Истинности пути, допустимости его для че­ловека. Более того — возможность исправить ошибочные шаги, возможность Покаяния (Покаяние — в переводе с древнегреческого (те1апое) — передумыва-ние; то есть покаяние — это такое состояние души, когда человек вспоминая свое прошлое, свои поступки, соотносит их с нравственным идеалом! У хри­стиан — это одно из семи таинств, которое требует от каюшегося человека искренней печали по поводу вольно или невольно совершённых грехов, при­знания их посредством исповеди и мольбы о прошении. Хотя наука по своей сути рефлексивна, в ней самой полностью отсутствуют нравственные мерки. Но все они лежат в человеческой культуре. Проблема в том, что их много, и они очень разные). Ведь главное достоинство современного научного метода — его принципиальная открытость, демократич­ность, подвластность человеческой критике. Эзотерические и ок­культные системы закрыты, доступны лишь «посвящённым» — герметичны.

Научный Метод, эмпирический ли он, логический или анали­тический, традиционный или вновь созданный, просто хороший метод — всегда мощное орудие рассмотрения мира и работы с ми­ром. С древних времён люди знают, что существуют изумительные численные закономерности, пронизывающие многие явления на­шего мира — знаменитое «золотое сечение», музыкальные интер­валы Пифагора, число к, натуральный логарифм и другие чудес­ные числа и показатели. Обычно отвечают — это отражение неких наиболее общих законов, выражающих строение нашего мира. Но они отражают и особенности строения мозга человека. Часть из них действительно универсальна для всех явлений живого и неживого мира. Но другая часть фиксирована только в мозге человека. Ка­кие-то другие «конфигурации мира» здесь отсутствуют, но есть, быть может, у насекомых или у моллюсков. Мы их не чувствуем. Но они общее достояние всего живого — истины нечеловеческие. Этот непостижимый, но истинный, осуществлённый мир, в прин­ципе, сокровище бесценное – оно является общим тезаурусом (Греческое слово thesaurus означает «накопленное богатство», сокровище. Филологи используют этот термин для обозначения наиболее полных словарей с исчерпывающим перечнем примеров их применения в текстах; историки на­зывают тезауросами древнейшие подземные сокровищницы царей Эллады: в информатике — это полный и систематизированный набор данных (база дан­ных) по какой-то области знаний. В данном случае можно говорить о полном перечне реально осуществляемых поведенческих реакций и групповых страте­гий выживания у животных Земли) земных существ. Трудно сказать — «исчисляются» ли такие миры, мыслимы ли они для человека?

Только человек в состоянии сохранить хоть часть тех «конст­рукторских» идей, которые были воплощены в земных тварях. Нам слишком хорошо известна эфемерность и уязвимость этих живых (пока ещё) «папирусов», носителей памяти о судьбе своего вида, которыми схвачены неведомые нам законы, которые и человеку пригодиться могут, если время придёт.

Из сказанного видно, что науки о поведении, о нравах живот­ных дают множество новых ракурсов чисто человеческих проблем и бесценных подсказок, необходимых для понимания самой при­роды человека.

2004:03:05

Источник: Правоторов Г.В. Зоопсихология для гуманитариев. Учебное пособие. – Новосибирск: ООО «Издательство ЮКЭА», 2002. – 392 с.