Все | Индивидуальное поведение | Общественное поведение | Общие теоретические основы этологии | Половое поведение

Предпосылки этологии человека

 

Что такое человек? Этот вопрос задавался на протяжении всей чело­веческой истории священниками, философами, художниками, учеными. Дилемма «природа или воспитание» (в отечественном варианте - биологи­ческое или социальное) обсуждалась учеными с древнейших времен. По­ложение о наследовании черт поведения высказывали еще Гиппократ и Гален. С появлением теории Дарвина спор о природе человека приобрел в научном мире новый ракурс. Речь идет о длящейся уже более сотни лет дискуссии между сторонниками концепций о биологической и социальной сущности человека.

Постепенно, к началу 80-х годов, исследователи самых разных облас­тей знания стали приходить к пониманию необходимости синтеза ес­тественно-научных и гуманитарных знаний для понимания сущности че­ловеческого поведения. В нашей стране отражением этих тенденций яви­лось развитие концепций о биосоциальной природе человека [Ефимов, 1981; Зубов, 1983]. В начале 80-х годов многие психологи, социологи,

антропологи наравне с этологами обратились к интеракционистскому подходу, рассматривающему поведение как итог взаимодействия индиви­дуальной человеческой конституции и окружающей среды. Было признано, что поведенческая норма реакции у человека исключительно велика. Находясь в рамках культуры, он не просто слепо подчиняется ее законам и правилам (усвоив их в процессе социализации), но и сам творит эту куль­туру, активно ее видоизменяет. Человек по природе своей социальное (общественное) существо, как и его ближайшие родственники - человеко­образные обезьяны. Именно человеческая биология служит необходимым фундаментом для освоения культуры - языка, верований, обычаев, морали (Schlefenhovel, 1994]. Чтобы понять человеческую сущность, нужно пони­мать, что гены и культура действуют вместе в ходе единого процесса генно-культурной коэволюции [Wilson, 1998]. Недостаточно анализировать поведение отдельно с биологических и гуманитарных позиций, необходи­мо взаимопонимание между специалистами этих наук.

 

Формирование этологии человека как самостоятельной дисциплины

 

Этология человека как наука стала складываться к началу 70-х годов нашего века. Каковы же реальные основания считать эту область исследо­ваний самостоятельной научной дисциплиной?

Чарльз Дарвин, предложивший свою эволюционную теорию, с пол­ным правом может считаться первым ученым, обратившимся к проблемам биологии человеческого поведения [Eibl-Eibesfeldt., 1997]. К. Лоренц и Н. Тинберген - основоположники этологии - в качестве одной из важней­ших задач рассматривали проверку пригодности гипотез, полученных в результате наблюдения за животными, для изучения человеческого пове­дения. В книге «Агрессия» Лоренц посвящает целую главу вопросу о роли врожденного поведения в жизни человека (Lorenz, 1966). В двух более поздних произведениях «По ту сторону зеркала» и «Восемь смертных грехов цивилизованного человека» он развивает идею о культурной эво­люции и ухудшении генофонда человечества [Lorenz, 1973; 1977]. При­мерно в то же время Н. Тинберген в своей Нобелевской лекции высказы­вает идею об ограниченности адаптивных возможностей человека в про­цессе быстрого изменения условий окружающей среды и значении этоло­гических подходов в изучении психических нарушений у человека (Tinbergen,1974).

Необходимость применения этологических подходов для объяснения поведения человека стала совершенно очевидной для ученых, пытающих­ся постичь природу человеческого поведения, уже в 60-е годы. Не только сами этологи, но и многие психологи, психиатры, психоаналитики, антро­пологи, зоологи в начале 70-х годов заговорили о необходимости развития этологии человека. Среди них ставшие теперь известными И. Айбл­-Айбесфельдт, Р. Хайнд, У. МакГрю, Д. Фриман, Э. Хесс, Дж. Боулби, Н. Блэртон Джонс, П. Смит, Д. Моррис и многие другие. К началу 70-х годов сложилось реальное, достаточно репрезентативное научное сообще­ство, связавшее свои научные интересы с этологией человека.

Своеобразное пограничное положение новой научной дисциплины вызвало большие и острые дискуссии. Зоолог д. Моррис одним из первых занялся популяризацией этологии человека. Он получил значительную известность именно благодаря своим книгам и телепередачам о поведении человека. В книгах «Голая обезьяна» и «Человеческий зоопарк», предла­гался своеобразный, зоологический, взгляд на поведение человека, обсуж­дались черты сходства невербальной коммуникации и социальной струк­туры человека с другими приматами [Moris, 1967; 1971). Книги были написаны популярно, для широкого круга читателей и оказали неоднозначное влияние на общественность. Крайнее упрощение и грубое экстра­полирование при сопоставлении человека и животных вызвали заслужен­ные протесты равным образом как с стороны гуманитариев, так и со сто­роны биологов. Даже по истечении нескольких десятков лет этология че­ловека продолжает терпеть нападки со стороны критиков, причем по большей части обвинения в редукционизме - не что иное, как отголоски негативной реакции на книги Д. Морриса [Еibl-Eibesfeldt, 1997]. Вместе с тем, работы Д. Морриса неверно было бы расценивать как сугубо негатив­но явление. Именно то обстоятельство, что он предложил широкой пуб­лике биологический взгляд на происхождение человеческого поведения, и заставил людей задуматься над своим эволюционным прошлым, несомненно облегчило задачу последующих поколений этологов и вызвало значительный приток студентов в этологию человека.

Д. Моррис стимулировал дискуссии между гуманитариями и биоло­гами о филогенетических корнях человеческой сексуальности, родительского поведения, кооперации, агрессии и структурирования социальных Отношений. К настоящему времени представления о гомологии мимиче­ских выражений у человека и шимпанзе не выглядят более шокирующими. В курсе культурной антропологии можно услышать о филогенетических корнях материнского поведения или о культурных традициях у человекооб­разных обезьян (шимпанзе) [Quiatt, Reynolds, 1993].

Этология человека как наука оформилась в значительной мере благодаря усилиям И. Айбл-Айбесфельдта. В 1967 г. И. Айбл-Айбесфельдт, ученик К. Лоренца, опубликовал в книге «Этология - биология поведения» главу, посвященную человеку (английский перевод был опубликован в 1970 и 1975 гг. соответственно) [Еibl-Eibesfeldt, 1975]. О реальном формировании новой научной дисциплины свидетельствует также образование в 1970 г. в Германии Института этологии человека в рамках научного общества Макса Планка. Рост интереса к этой дисциплине привел в 1978 г. к созданию Международного общества этологии человека. В настоящее время Международное общество этологии человека объединяет специалистов из 37 стран мира, в том числе из США (более 200 членов). Общество проводит ежегодные конференции и выпускает свою газету (Human Ethology Bulletin). Этологи также участвуют в работе другого междуна­родного научного общества - Общества по изучению эволюции и поведе­ния человека. Существенная доля членов вышеуказанных обществ, изу­чающих поведение человека, представлена психологами, физическими антропологами, приматологами, культурными антропологами и экологами (П. Экман, Л. Милей, П. Лафреньер, Ч. Кроуфорд, К. Макдональд, Г. Вейс­фельд, П. Экман, Э. Кешдан, М. Вильсон, М. Дали, Р. Бойд, В. Айронс, д. Силк, Дж. Ланкастер, Б. Фуллер, Ф. де Ваал; МакГрю, Л. Маршант, П. Ричардсон и др.).

Результаты исследований по этологии человека обсуждаются регу­лярно на ежегодных конгрессах этих двух обществ, равно как и на секции по этологии человека в рамках всемирных конгрессов по этологии. Этоло­гия человека представлена рядом международных журналов (Human Nature; Ethology аnd Sociobiology, в настоящее время известный как Evolution and Human Behavior), статьи этого профиля публикуются также в журналах по общей этологии (Ethology; Aggressive Behavior; Behaviour: Journal of Nonverbal Behavior; Journal of Personality and Social Psychology; Behavioral аnd Brain Sciences; Chi1d Development; Current Anthropology).

Курс «Этология человека» преподается во многих странах мира для студентов разных специальностей: биологов, психологов, медиков, социо­логов. антропологов, экономистов, политологов.   К         примеру В. Шифенхоевель и М. Шлейдт преподают такой курс в Университете г. Инсбрука (Австрия) в течение девяти лет, и каждый семестр его посещают около 200 студентов. Аналогичный курс регулярно читают в Венском  университете К. Граммер и К. Атсвангер. Этологию человека препо­дают в университете им. Гумбольта в Берлине Р. Зигмунд и К. Вермке, а также в Мюнхенском университете, в Германии, где этот курс читают В. Шифенхоевель и К. Крук. В США и Канаде основы этологии человека реподают во многих университетах в качестве отдельного курса, как составная часть курса по общей этологии и в сочетании с эволюционной психологией. Его читают такие известные специалисты, как Г. Вейсфельд, Л. Милей, К Макдональд, Дж. Силк и многие другие). Этология человека как учебная дисциплина широко преподается также в Японии (Токийский университет, университеты городов Йокогама, Осоки, Киото и ряд других). Все перечисленные факты свидетельствуют однозначно о том, что в настоящее время мы имеем дело со сложившейся дисциплиной, имеющей свои научные школы, общества, регулярные научные собрания, периоди­ческие издания.

 

Этология человека: предмет и задачи исследования

 

Методологической базой этологии человека являются эволюционная биология, общая этология, когнитивная и социальная психология, психолингви­стика, семиотика, культурная антропология. Однако этология чело­века не дублирует эти дисциплины и имеет свою собственную сферу ком­петенции и собственный предмет исследования [Eibl-Eibesfe[dt, 1979]. Несмотря на исходное скептическое отношение к этой области знания, к настоящему времени многие специалисты признают за нею полное право на существование [Панов, 1989]. То обстоятельство, что в этологии чело­века применяется сравнительно-эволюционный подход, делает ее просто незаменимой в обшей системе наук о человеке и определяет ее место в этой системе.

Что такое этология человека? И. Айбл-Айбесфельдт [Eibl-Eibesfeldt, 1989] исходно определяет этологию человека как биологию человеческо­го поведения, так как она изучает основы формирования поведения чело­века в онто- и филогенезе, функции определенных форм поведения, физи­ологические механизмы поведения, пытается восстановить селективные процессы , приведшие к формированию конкретной поведенческой стратегии.

Важным аспектом исследований в этой области является также изу­чение человеческих взаимодействий в повседневной жизни и сравни­тельный кросс-культурный анализ поведенческих универсалий, их непосредственных механизмов и первичных причин возникновения [Бутовская, 1988] . Этология человека исследует также и культурно­-специфические формы поведения, особенно в тех случаях, когда их проявление входит в реальное противоречие с предсказаниями эволюци­онной биологии [Schiefenhovel, 1997]. 3ти обстоятельства заставляют пересмотреть первичное определение данной науки. По нашему мнению, этология человека являет собой поведенческую антропологию - науку, изучающую взаимодействие биологического и социального в поведе­нии человека [Бутовская, 1998]. Этологи изучают, каким образом общие эволюционные тенденции реализуются в условиях различных культур. В перспективе этология человека может способствовать взаимопониманию между естественно-научными и гуманитарными дисциплинами. 3та наука, как область знаний о поведении человека, заполняет, в сущности, лакуны, которые оставались пустыми до последнего времени и были вне поля зре­ния психологии, культурной антропологии или социологии. Она изучает поведение человека в ином, эволюционном ракурсе.

Приведем в качестве примера данные об одном из направлений этоло­гии человека - этологической психиатрии. Исходной базой для него послужила собственно этологии (наука о биологических основах поведения) и кинесика (наука о языке тела) [Самохвалов, 1993]. Причина, по которой этологические методы приобрели большую популярность среди психиатров, заключается в том, что этот подход обеспечивал хорошее знание нормы (например, этограмма - набор элементов невербальной коммуникации), наблюдения за внешними поведенческими отклонениями от которой значительно облегчили диагностику патологии, связанной с конкретными психическими заболеваниями [Корнетов и др., 1990]. Это особенно актуально, когда речь идет о пациентах, страдающих отсутстви­ем речи и во многом неадекватно реагирующих на опросы и тестирование. В.П. Самохвалов [Самохвалов, 1993, с. 123] указывает, что благодаря это­логии предоставляется реальная возможность провести типологический анализ и уяснить структуру невербального поведения для диагностики и прогноза; выявить причины конкретного поведения (генетические, биохи­мические).

 

Этология человека: школы и направления

 

У истоков этологии человека стоят разные научные школы. В Европе это, в первую очередь, школа К. Лоренца (австро-немецкая традиция), представленная в наши дни такими именами, как И. Айбл-Айбесфельдт, В. Шифенхоевель, К. Грамер, Ф. Сaлтер) и школа Н. Тинбергена (гол­ландско-британская традиция). Значительное количество современных специалистов в области этологии человека пришли в нее из антропологии (У. МакГрю), зоологии (Н. Блэртон Джонс, Д, Моррис, Р.Хайнд) психоло­гии (П. Смит), психиатрии (Д. Плог) (большинство - ученики Н. Тинберге­на), приматологии (Р. Данбар). Принципиальным различием между евро­пейской и американской школами являются исходные позиции. В Америке более типичным является заимствование этологических методов специа­листами разных дисциплин, признающих эволюционный подход, и ориентация­ на социобиологические подходы в изучении человеческого поведения [Wilson, 1975; 1994; 19981. В Европе этология человека тесно связана с общей этологией. Многие этологи не принимают классических парадигм социобиологии и приводят примеры их несостоятельности для объяснений реального поведения [Плюснин, 1989].

Часто не делается различий между этологией человека и социобиоло­гией. Это не совсем верно. Обе науки в качестве исходного фундамента рассматривают эволюционную теорию, однако, этология занимается сбо­ром и анализом эмпирических данных, анализирует, в первую очередь, непосредственные функции конкретного поведения. Этологи предпочитают работать с реальным материалом, их данные конкретны и чаще всего проясняют вопросы о функции и реальной роли данного поведения для реального индивида или группы в реально наблюдаемой ситуации (условиях). Опираясь на современные биологические знания, этологи пре­имущественно идут от наблюдения к обобщению и лишь затем к теории. Социобиологи предпочитают пользоваться базовыми парадигмами попу­ляционной генетики, формулировать теории, строить на базе последних математические модели и делать теоретические выводы. Проверка жизне­способности предложенной теории - последний этап такого рода исследо­ваний. Социобиологи значительно реже обращаются к сбору полевых данных и предпочитают ограничиваться отдельными примерами, которые часто заимствуют из других исследований (в том числе и этологических). Исключение составляют отдельные культурные антропологи, много лет проработавшие в поле и доказавшие на собственных материалах приме­нимость социобиологических подходов к объяснению ряда социальных человеческих институтов [Chagnon, 1988; Irons, 1980].

В целом, социобиологию можно рассматривать как одну из областей теоретической биологии, работающyю методом дедукции, тогда как этоло­гия человека является наукой конкретной. Основой ее служит метод ин­туиции. Этология - типично полевая наука, тогда как социобиология - по преимуществу наука кабинетная. Разумеется, с этим обстоятельством свя­заны и реальные затраты на возможные проекты с использованием этоло­гических или социобиологических подходов. Необходимость полевого материала неминуемо делает этологические проекты более дорогостоя­щими и трудоемкими. Вместе с тем, именно реальные факты и реальные выводы, подкрепленные статистически, делают этологические материалы незаменимым и исключительно важным источником сведений о наличии биологических основ поведения человека, и только обобщение эмпириче­ских данных дает возможность моделировать эволюции поведенческих стратегий. В задачи современной этологии входит анализ индивидуальных и групповых отличий (см., к примеру; [Бутовская, Козинцев, 1998]. Как свидетельствуют теории Р. Бойда и П. Ричардсона, именно эмпирические данные такого плана позволят понять механизмы действия группового отбора и причины, по которым в человеческих коллективах происходил отбор на реципрокный альтруизм и кооперацию, формировались нормы морали, препятствующие обману и нарушению взаимных обязательств [Воуd, Richardson; 1992].

Этологи всегда отмечали, что поведенческие характеристики могут не соответствовать критериям абсолютной и максимальной адаптивности и, следовательно, поведенческая стратегия может быть выгодной для данно­го человека, нейтральной и даже откровенно вредной. Нагрузка может меняться в зависимости от контекста, использованная человеком стратегия вовсе не обязательно должна быть оптимальной. Основная парадигма социобиологии - представление об итоговой приспособленности и диффе­ренциальном репродуктивном успехе как основе естественного отбора [Wilson, 1975]. Социобиология исходно базировалась на идее адаптивно­сти поведения. Лишь сравнительно недавно (современные версии этой науки известны в Америке под именем эволюционной психологии или поведенческой экологии) социобиологи признали ошибочность подобного рада утверждений [Buss, 1995]. В современной версии теоретические ос­новы социобиологии сближаются со взглядами этологов: не только пове­дения человека нельзя рассматривать как полностью адаптивные, челове­ческое тела также несовершенно. Даже важное, с эволюционной точки зрения, преобразование на пути к гоминизации - прямохождение, несет в себе массу недостатков, осложнивших человеческое существование. Это различного рода заболевания опорно-двигательного аппарата, связанные с двигательными нагрузками, и сложности с деторождением.

 

Этология и психология как две самостоятельные дисциплины

 

Постараемся вкратце уяснить себе общие различия между этологией и психологией. Подходы и методы этологии типичны для биологических наук, основным фундаментом этологии является эволюционная теория. По мнению К. Лоренца «этология может быть кратко определена как приме­нение методов зволюш3онной биологии к проблемам поведения» [Lorenz, 1971, р.280]. Он полагал даже, что отцом этологии следует считать Ч. Дарвина. Этология отличается от психологии по тем же пунктам, что и эволюционная биология. Если психология занимается отражением реаль­ности в сознании или подсознании, или «деятельностью» (поведением), то во всех случаях ее интересует отражение и осмысление этой деятельности субъектом.

Этология изучает реальные проявления поведения, а не его отражение в сознании. Традиционный объект исследования этологов - универсальные основы человеческого поведения, врожденные поведенческие программы и инстинктивные (бессознательные) формы поведения. Исследования в первую очередь ориентированы на выявление общечеловеческих страте­гий поведения и анализ механизмов, лежащих в их основе. Традиционно ставятся вопросы об эволюционном происхождении той или иной формы поведения, предлагаются схемы, восстанавливающие пути формирования поведения в филогенезе. Эволюционный подход к анализу поведения дает исследователям мощные аналитические инструменты и игнорирование этих возможностей современными науками о человеке может привести к столь же негативным последствиям, как и запрет на генетические исследо­вания в России в период лысенковщины.

Этология и психология развивались исторически в тесном контакте друг с другом, однако, всегда рассматривались как отдельные дисципли­ны. Основным методом исследования для этологов является наблюдение в естественных условиях и детальное описание поведения, для психологов - экспериментальный анализ в искусственных лабораторных условиях [Smith, Соnnоllу, 1972]. Психологи анализируют процессы социализации и интеллектуального развития и влияние раннего опыта на формирование индивидуальных поведенческих различий, избегая детального описания внешних проявлений поведения. Многие категории, выделенные и исполь­зованные психологами для работы, являются искусственными и представ­ляют собой комплексы (за которыми уже исходно ожидается конкретная мотивационная структура). В результате появляется реальная опасность различной интерпретации одних и тех же данных разными исследователя­ми. Часть поведенческих феноменов остается исключенной из анализа, а многие гипотезы, которые можно было бы проверить на базе более под­робной классификации поведенческих актов, просто исключаются.

Сложными для естественной интерпретации, с точки зрения этоло­гов, являются даже такие категории, как «стоит возле взрослого», «улыбается», «плачет», если они вырваны из контекста поведенческих действий. Психологи были убеждены, что используемые категории явля­лись унитарными в плане общности причин и следствий. Однако, как по­казали многочисленные наблюдения этологов, унитарность даже таких категорий как «улыбается» или «слушается» далеко не очевидна. Обе кате­гории можно разбить на составляющие, а последующий анализ поведенче­ских последовательностей может выявить иные, мотивационно более обоснованные категории поведения. Примером такой крупной категории, игнорируемой долгое время психологами, является грубая игра [Blurton Jones, 1967]. Н.Блэртон Джонс описал отдельные элементы поведения грубой игры и доказал, что такие разные паттерны , как смех, улыбка, со­пение, борьба, убегание связаны в единое целое и встречаются в комплек­се, обосновав, тем самым, правомерность выделенной категории (подробнее см, раздел «Этология детства»).

 

Например, в работе Э. Берна и Г. Келли [Berne, Кеllу, 1934] поведе­ние детей описано всего по шести категориям (послушный, непослушный, заинтересован контактом с группой, кооперируется, социабельный, доб­рый).

 

Даже при условии натуралистических наблюдений (они велись в пси­хологии в 20-30-х годах нашего века) различия с этологическими подхо­дами заметны. Для этологов всегда было очевидно, что присутствие на­блюдателя, реакция на новизну обстановки и непривычное социальное окружение существенным образом искажают поведение объектов иссле­дования. В постановке психологических экспериментов эти факторы часто учитывались недостаточно.

Существенной базой этологических работ является анализ цепей дей­ствий (или поведенческих последовательностей), учет временных по­веденческих кластеров и непосредственного воздействия со стороны сре­ды. Психологи часто оперируют частотными или временными данными без учета их реального ситуативного контекста [Smith, Connolly, 1972].

Основой этологического мировоззрения всегда являлся эволюцион­ный подход, поэтому поведение рассматривалось этологами в ином, несо­поставимом с психологическими подходами ракурсе. Если этологи были исходно ориентированы на поиск универсальных закономерностей пове­дения человека и сравнительные межвидовые и кросс-культурые исследо­вания, то психологические работы в таком ракурсе практически никогда не проводились.

Наконец, многие проблемы на пути к взаимопониманию создаются за счет использования сходных терминов, за которыми каждая дисциплина видит совершенно разные феномены. Приведем один типичный пример. Часто полагают, что между этологами и психоаналитиками имеется боль­шое сходство, ибо обе эти науки оперируют понятием бессознательного. Однако этология понимает бессознательное как врожденное (речь идет обычно об универсальных основах) поведение. Мысль о том, что у челове­ка имеются врожденные предпосылки поведения, для 3. Фрейда и его по­следователей глубоко чужда [Фрейд, 1989]. Психоаналитики убеждены, что формирование поведения - исключительно результат воздействия среды. Под термином бессознательное подразумевался ранний детский опыт.

 

Этология и бихевиоризм: разные парадигмы в исследовании поведения

 

Этология как наука возникла и развивалась в постоянной дискуссии с бихевиоризмом. К. Лоренц, Н. Тинберген, Р. Хайнд постоянно подчерки­вали, что поведение животных и человека имеет под собой биологические корни и основано на врожденных предрасположенностях. Сами предрас­положенности и пути их реализации в онтогенезё заложены в генетиче­ской программе вида, но их реализация происходит на базе взаимодейст­вия индивида со средой и под воздействием внешних факторов. Этологи противопоставили концепцию врожденного и видоспецифичного парадиг­ме бихевиористов, в которой формирование поведения объяснялось ис­ключительно с позиций выработки условных рефлексов. Бихевиористы полагали, что любые навыки формируются на основе фиксации конкретной цепи физиологических действий.

Бихевиоризм как научное направление восходит к теории условных рефлексов И.П. Павлова, представленной им европейским коллегам на конгрессе 1906 г. Основоположник бихевиоризма Дж. Уотсон и его после­дователи применили рефлекторные подходы к объяснению процессов научения у животных и человека [Watson, 1914; 1930]. Крайним выраже­нием бихевиоризма является идея Б. Скиннера о том, что поведением жи­вотного можно полностью управлять, создав необходимый порядок подкреплений [Skinner, 1938]. Отрицание врожденной поведенческой про­граммы наиболее ярко воплотилось в исследованиях по научению детей. В 70-е годы Б.Скиннер и его коллеги прямо заявили, что путем умелого манипулирования поощрениями и наказаниями абсолютно любое поведе­ние человека может стать условным, закрепленным [Skinner, 1974].

Насколько популярной стала идея рефлекторного формирования по­ведения и как глубоко она утвердилась в науках о человеке, можно судить по высказываниям З. Кьюо, одного из американских психологов - сторон­ников концепции рефлекторного поведения, сделанных всего около три­дцати лет назад [Кио, 1967]. Он заявлял, что даже при условии замены человеческого мозга на мозг шимпанзе, не произойдет никаких внешних изменений поведения, поскольку само тело на основе опыта и под влиянием уже сформированных условных рефлексов диктует мозгу, что нужно делать.

С точки зрения бихевиористов, при умелом воздействии на поведение можно вызывать его появление в нужном контексте и в нужное время.

Этологи придерживались иных представлений, отмечая, что внутренние побуждения могут находить выход и спонтанно, без внешнего стимула. Вторым принципиальным отличием бихевиоризма от этологии является полное пренебрежение идеей об адаптивности поведенческих стратегий (этологи настаивали на том, что многие аспекты поведения имеют реаль­ную ценность для выживания вида). Возражая против бихевиористского подхода в изучении поведения, этологи показали, что далеко не все виды активности можно модифицировать путем подкрепления. Ряд поведенче­ских характеристик остаются устойчивыми, несмотря на все попытки экс­периментаторов сформировать у подопытных животных новую модель поведения [Мак-Фарленд, 1988].

Научение обеспечивает виду приспособленность к реальным услови­ям среды, в этом аспекте последствия научения адаптивны и повышают приспособленность особи в конкретных условиях среды. Если действия среды постоянны и неизменны (например, действие сил гравитации, су­точные колебания света и темноты или сезонные колебания среды), науче­ние не является необходимым. Реакция животных на такие колебания является жестко запрограммированной. Научение может происходить в оп­ределенные, четко фиксированные периоды онтогенеза, и такие чувствительные периоды являются видоспецифической врожденной характеристикой, относительно независимой от индивидуальной изменчивости. Способность детей к освоению языка прослеживается в возрасте от двух до семи лет и не зависит от того, какой, собственно, язык дети вокруг себя слышат.

Наконец бихевиористы и этологи различались принципиально самой схемой и целями исследований. Для этологов было очевидным, что на­блюдение и описание должно предшествовать анализу поведения, что понять функции поведения можно только путем наблюдения за естествен­ным поведением вида в естественных для него условиях обитания. Для бихевиористов основная задачаза заключалась в исследовании путей и мето­пов, с помощью которых поведение можно формировать и моделировать по намеченному заранее плану.

Этологи с самого начала выступали как оппоненты бихевиоризма. Это объяснялось целым рядом обстоятельств, прежде всего несовпадением базовых установок и подходов. Перечислим ниже основные различия это­логии и бихевиоризма.

1. Объект исследования этологов - внешние проявления поведения и детальное описание процесса действий и взаимодействий между индиви­дами. Бихевиористы же концентрировались на непосредственной связи между стимулом и реакцией и не рассматривали поведение как сложную многоуровневую систему [Lorenz, 1471].

2. Уже ранние этологи настаивали на необходимости проведения исс­ледований в естественной для данного вида среде обитания или в условиях неволи, максимально приближенных к естественным. Для бихевиористов ведущим методом исследований являлись лабораторные эксперименты.

3. Если этологи доказывали необходимость сравнительных исследо­ваний, обращая внимание на видоспецифичность репертуара поведения и возможность реконструкции путей эволюции конкретного поведенческого комплекса на основе сопоставления моделей поведения у родственных видов, то Бихевиористы предпочитали работать с несколькими видами лабораторных животных, мотивируя это тем, что процессы научения у всех животных сходны.

4. Интересы этологов всегда были достаточно широкими. Это и те­ория коммуникации, сформулированная в работах К.Лоренца, и основы анализа социального поведения, развитые в трудах Н. Тинбергена.

Кредо этологии и ее основные задачи наиболее четко сформулиро­ваны Н. Тинбергеном под названием «Четыре почему»: 1) анализ непо­средственных причин, порождающих конкретный тип поведения, и его физиологических основ; 2) функция данного поведения и его роль в жизни животного (обеспечение приспособленности); 3) изучение путей формиро­вания разных форм индивидуального и социального поведения в онтогенезе (взаимодействие генетических и средовых факторов в развитии особи); 4) эволюционное происхождение данной формы поведения (эволюционная история вида и пути приобретения данного видового признака в филогене­зе). Бихевиористы преимущественно исследовали процессы научения и пытались разрабатывать методы целенаправленного формирования поведения в онтогенезе.

 

Поведение как система

 

Изучение поведения в этологии осуществляется на базе структурно-динамического подхода. Важнейшими разделами этологии являются: 1. морфология поведения - описание и анализ элементов поведения (поз и движений); 2. функциональный анализ - анализ внешних и внутренних факторов поведения; 3. сравнительные исследования – эволюционно-генетический анализ поведения [Дерягина, Бутовская, 1992, с. 6]. В рамках системного подхода поведение определяется как система взаимосвязан­ных компонентов, обеспечивающая интегрированный оптимальный ответ организма при взаимодействии со средой; это процесс, происходящий в определенном промежутке времени [Дерягина, Бутовская 1992, с.7]. В качестве компонентов системы выступают «внешние» двигательные реак­ции организма, возникающие в ответ на изменение окружающей среды. Объектом этологических исследований являются как инстинктивные фор­мы поведения, так и те, которые связаны с длительным процессов научения (социальные традиции, орудийная деятельность, неритуальные формы коммуникации).

Современный анализ поведения строится на следующих принципах: 1) иерархичность; 2) динамичность; 3) количественный учет; 4) системный подход, учитывающий, что формы поведения между собой тесно взаимо­связаны. Поведение организовано по иерархическому принципу [Tinber­gen, 1942]. В системе поведения поэтому выделяют разные уровни инте­грации: 1. элементарные двигательные акты; 2. позы и движения; 3. последовательности взаимосвязанных поз и движений; 4. ансамбли, представленные комплексами цепей действий; 5. функциональные сферы - комплексы ансамблей, связанные с конкретным типом активности [Панов, 1978]. Центральным свойством системы поведения является упорядочен­ное взаимодействие ее компонентов для достижения конечной цели. Взаи­мосвязь обеспечивается с помощью цепей переходов между элементами и может рассматриваться в качестве специфического этологического меха­низма функционирования этой системы [Дерягина, Бутовская, 1992, с. 9].

Основные концепции и методы этологии человека заимствованы из этологии животных, но они адаптированы с учетом уникального положе­ния человека среди других представителей животного царства. Важной особенностью этологии, в отличие от культурной антропологии, является применение методов прямого невключенного наблюдения (хотя методы включенного наблюдения также используются)_ Наблюдения организуют­ся таким образом, чтобы наблюдаемый не подозревал об этом, или же не догадывался о цели проводимых наблюдений. Традиционным объектом исследования этологов является поведение, свойственное человеку как виду. Этология человека особое внимание уделяет анализу универсаль­ных проявлений невербального поведения. Вторым аспектом исследований является анализ моделей социального поведения (агрессии, альтруизма, социального доминирования, родительского поведения).

Интересен вопрос о границах индивидуальной и культурной изменчи­вости поведения. Наблюдения за поведением могут вестись и в лаборато­рии. Но в этом случае чаше всего речь идет о прикладной этологии (применение этологических методов в психиатрии, в психотерапии или для экспериментальной проверки конкретной гипотезы). [Самохвалов и др., 1990; Cashdan, 1998; Grummer et al, 1998].

Если исходно этология человека концентрировалась на вопросах о том, как и до какой степени запрограммированы человеческие поступки и действия, что вело к противопоставлению филогенетических адаптаций процессам индивидуального научения, то в настоящее время уделяется внимание изучению моделей поведения в разных культурах (и суб­культурах), анализу процессов формирования поведения в процессе индивидуального развития. Таким образом, на современном этапе эта наука изучает не только поведение, имеющее филогенетическое происхо­ждение, но и учитывает, каким образом поведенческие универсалии могут трансформироваться в рамках культуры. Последнее обстоятельство спо­собствовало развитию тесного сотрудничества этологов с искусствоведа­ми, архитекторами, историками, социологами и психологами. В результате такого сотрудничества показано, что уникальные этологические данные могут быть получены путем тщательного анализа исторических материа­лов: летописей, эпоса, хроник, литературы, прессы, живописи, архитекту­ры и других предметов искусства [Еibl-Eibesfeldt, 1989; Dunbar et а1, 1995; Dunbar, Spoors, 1995].

 

Уровни социальной сложности

 

В современной этологии считается очевидным, что поведение отдель­ных особей у социальных животных и человека во многом зависит от со­циального контекста [Нindе, 1990]. Социальное влияние является ком­плексным. Поэтому Р. Хайндом [Hinde, 1987] было предложено выделить несколько уровней социальной сложности. Помимо отдельного индивида, выделяется уровень социальных взаимодействий, взаимоотношений, уро­вень группы и уровень социума. Все уровни оказывают взаимное влияние друг на друга и развиваются под постоянным воздействием физической среды и культуры. Следует четко понимать, что закономерности функцио­нирования поведения на более сложном социальном уровне несводимы к сумме проявлений поведения на более низком уровне организации [Hinde, 1987]. Для объяснения поведенческого феномена на каждом уровне требу­ется отдельная дополнительная концепция. Так, агрессивные взаимодейст­вия между сиблингами анализируются с учетом непосредственных стиму­лов, лежащих в основе этого поведения, тогда как агрессивная природа отношений между сиблингами может рассматриваться с точки зрения концепции «конкуренции сиблингов».

Поведение отдельного индивида в рамках указанного подхода рас­сматривается как следствие его взаимодействия с другими членами гpyп­пы. Предполагается, что каждая из взаимодействующих особей имеет определенные представления о вероятном повелении партнера в данной ситуации. Необходимые представления особь получает на основе предше­ствующего опыта общения с другими представителями своего вида. Кон­такты двух незнакомых особей, носящие отчетливо враждебный характер, часто ограничиваются лишь сериями демонстраций. Такого общения бы­вает достаточно, чтобы один из партнеров признал себя побежденным и продемонстрировал подчинение. Если конкретные особи взаимодейство­вали много раз, то между ними возникают определенные взаимоотноше­ния, осуществляющиеся на общем фоне социальных контактов. Социaль­ная среда и для человека, и для животных является своеобразной оболочкой», которая окружает особей и трансформирует воздействие на них физической среды. Социальность у животных можно рассматривать в качестве универсальной адаптации к среде обитания. Чем сложнее и гибче социальная организация, тем большую роль она играет в защите особей данного вида. Пластичность социальной организации могла служить базо­вой адаптацией наших общих с шимпанзе и бонобо предков, обеспечив­шей исходные предпосылки гоминизации [Бутовская, Файнберг, 1993].

Важнейшей проблемой современной этологии является поиск причин, по которым социальные системы животных и человека всегда структури­рованы, причем чаще всего по иерархическому принципу. Реальная роль концепции доминирования для понимания сути социальных связей в со­циуме постоянно дискутируется [Bernstein, 1981]. Сети отношений между особями описываются у животных и человека в понятиях родственных и репродуктивных связей, систем доминирования, индивидуальной избира­тельности. Они могyт перекрываться (например, ранговые, родственные и репродуктивные отношения), но могут и существовать независимо друг от друга (например, сети отношений подростка в семье и школе со сверстни­ками в современном человеческом обществе).

Разумеется, следует со всей осторожностью применять прямые парал­лели при сравнительном анализе поведения животных и человека, ибо все уровни социальной сложности влияют друг на друга. Многие виды челове­ческой деятельности специфичны и носят символический характер, понять который можно, лишь обладая знаниями относительно социального опыта данного индивидуума и особенностей социально-культурной структуры общества [Еibl-Eibesfeldt, 1989], Тем не менее, неоспоримым достоинст­вом этологического подхода при обсуждении проблем преемственности принципов социальной организации является унифицированность методов оценки и описания поведения приматов, включая человека, позволяющая объективно оценивать базовые параметры сходства и различия. Схема Р. Хайнда позволяет устранить основные недоразумения между представи­телями биологических и социaльных наук относительно возможностей сравнительного анализа поведения человека и животных и предсказать, на каких уровнях организации можно искать реальное сходство.

 

Этология детства

 

В 60-е были проведены первые этологические исследования поведе­ния детей. Несколько крупных работ в этой области были выполнены практически одновременно Н. Блэртоном Джонсом, П. Смитом и К. Конноли, У. МакГрю. Первый описал ряд мимических выражений, агрессивные и защитные позы у детей и выделил грубую игру как самостоятельную форму поведения [Blurton Jones, 1972]. Вторые провели де­тальные наблюдения за поведением детей в возрасте от двух лет девяти месяцев до четырех лет девяти месяцев дома и в детском саду (в обществе родителей и без них) и показали наличие гендерных различий в социаль­ном поведении. Они же предположили, что индивидуальные личностные различия можно описывать на основании данных о внешних поведенче­ских проявлениях [Smith, Connolly, 1972]. У. МакГрю в книге «Этологическое изучение поведения детей» привел детальную этограмму детского поведения и доказал применимость этологических концепции и понятий, таких как доминирование, территориальность, влияние плотно­сти группы на социальное поведение, структура внимания [McGrew, 1972]. До этого указанные концепции считались применимыми к животным и широко использовались в первую очередь приматологами. Этологический анализ конкуренции и доминирования у дошкольников позволил заклю­чить, что иерархия доминирования в таких группах подчиняется правилам линейной транзитивности, она быстро устанавливается в момент форми­рования социального коллектива и остается стабильной во времени. Разумеется, проблема далека от полного разрешения, ибо данные разных авто­ров указывают на различные аспекты этого феномена. По одним представлениям, доминирование прямо связано с преимущественным доступом к ограниченным ресурсам [Strayer, Strayer, 1976; Charlesworth, Lafreniere, 1983]. По другим - с умением ладить со сверстниками и организовывать социальныe контакты, обращать на себя внимание (наши данные по рус­ским и калмыцким детям).

Существенное место в работах по детской этологии заняли исследо­вания невербальной коммуникации. Использование системы кодирования мимических движений, разработанной П. Экманом и В. Фризеном, позво­лило Г. Остеру установить, что младенцы могут производить все мимиче­ские мускульные движения, типичные для взрослых [Oster, 1978]. Наблю­дения за мимикой зрячих и слепых детей в естественном контексте дневной активности [Еibl-Eibesfeldt, 1973] и за реакциями детей в эксперимен­тальных ситуациях [Charlesworth, 1970] позволили заключить, что лишен­ные возможности зрительного научения слепые дети демонстрируют в идентичных ситуациях сходную мимику. Наблюдения за детьми в возрасте от двух до пяти лет позволили говорить о расширении общего репертуара отчетливых мимических выражений [Abramovitch, Marvin, 1975]. По мере роста социальной компетентности ребенка, в возрасте от 2,5 до 4,5 лет, происходит также повышение частоты использования социaльной улыбки [Cheyne, 1976]. Использование этологических подходов в анализе процес­сов развития подтвердило наличие врожденной базы для развития челове­ческой мимики [Hiatt et аl, 1979]. Ч.Тинберген применил этологические методы в детской психиатрии для анализа явлений аутизма у детей, обратив внимание на тот факт, что избегание взгляда, типичное для аутичных детей, вызвано страхом перед социальным контактом.

 

Агрессия и урегулирование социальных отношений в коллективе

 

Проблемы агрессии и ее урегулирования в обществе постоянно зани­мают специалистов в области наук о поведении. Этологи - не исключение из этого правила. Именно они в последние годы наиболее активно зани­маются поиском общих механизмов поддержания социального равновесия в группе. Важнейшим вопросом является анализ поведенческих взаимо­действий, происходящих сразу после конфликтов. В частности, этологи, применяя эволюционный подход, пытаются ответить на вопрос, почему люди примиряются. Существуют две основные гипотезы, объясняющие функциональные аспекты пост-конфликтого аффилиативного поведения. Одна из них, предложенная Д. Силк [Silk, 1998], предполагает, что первый аффилиативный сигнал имеет своей целью сообщить партнеру, что кон­фликт окончен, агрессор больше не представляет реальной угрозы. Вторая гипотеза, гипотеза восстановления социальных отношений, предполагает, что вероятность дружественных контактов после конфликта в значитель­ной степени зависит от качества социальных отношений в данной паре и предполагает более сложные мыслительные процессы в основе этого яв­ления [Waal, Yoshihara, 1983].

Aнaлиз пост-конфликтного поведения, проведенный приматологами, показал, что у одних видов обезьян (зеленые мартышки, макаки яванские, лапундеры, японские и др.) родственные особи чаще демонстрируют аф­филиативное поведение вскоре после конфликта друг с другом, чем не родственные индивиды [Cheney, Seyfarth, 1989; Judge, 1991; Коуаmа, 1997]. В других исследованиях показано, что предпочтительное примире­ние с родственниками у некоторых видов может отсутствовать (макаки бурые и маготы, группа подростков яванских макаков) [Aureli et al., 1997; Сords, 1988; Waa1, Ren, 1988]. Конечно, социальные связи родственников или друзей более прочны по сравнению с нейтральными членами группы, мелкие ссоры или конфликты реально не приводят к распаду этих связей. Напротив, нейтральные соплеменники склонны реагировать на конфликты самым серьезным образом и впоследствии избегать общения с друг с дру­гом. Дружественные пост-конфликтные контакты и ритуальные просьбы о прощении - единственный шанс восстановить социальные связи в этом случае. Там, где социальные отношения более жесткие и альянсы с родст­венниками - первейшая жизненная необходимость при конкуренции на внутригрупповом уровне, практикуется преимущественное примирение с родственниками; у тех видов, где внутригрупповые связи эгалитарные и иерархические отношения менее жесткие, весь упор делается на сохране­ние связей с неродственными членами группы, отсюда и большая заинте­ресованность в примирении с последними.

Традиционные работы по агрессии в детских коллективах за послед­ние несколько десятилетий существенно пополнились данными о способах разрешения конфликтов. Основные сведения были получены путем опро­сов или при наблюдении за детьми в ситуации эксперимента (ограниченный доступ к привлекательному предмету). Однако, чтобы понять общие закономерности пост-конфликтного поведения у детей, необходимо вести наблюдения в естественном окружении (в группе зна­комых сверстников). Этологические подходы в этом контексте оказались исключительно продуктивными. Приведем пример наших собственных исследований, чтобы показать, чем этологические подходы отличаются от социологических и психологических.

Наблюдения проводились приблизительно одновременно в несколь­ких странах - России (русские и калмыки), США, Италии и Швеции (Бутовская, Козинцев, 1998; Butovskaya, Kozintsev, 1999; Verbeek, 1997; Lunardini, in press, Lindqvist-Forsberg et а1, in press]. Во всех случаях, за исключением Швеции, методика наблюдений была сходной и давала воз­можность сопоставлять поведение детей после ссоры с их обычных обще­нием. В качестве дополнительного источника информации послужили видеоархивы И. Айбл-Айбесфельдта по бушменам !ко и !кунг Калахари, а также по химба, традиционным скотоводам Намибии.

Дети после конфликта часто примиряются друг с другом, даже если сразу после ссоры они прерывают общение и уходят. Речь идет именно о примирении, то есть повышенной потребности в дружественных контактах с бывшим противником, а не о случайных дружественных контактах с последним. Феномен примирения в разных культурах по многих базовым показателям являлся сходным. Можно, видимо, говорить о наличии уни­версальной предрасположенности к восстановлению мира у детей. Во всех анализируемых культурах дети демонстрировали выраженную тенденцию к дружественным социальным контактам в течение 2-3 минут после кон­фликта. Этот интервал сходен с аналогичным интервалом примирения у других приматов, что говорит о возможных филогенетических корнях данного явления.

Способ, которым дети примиряются, равно как и исходная реакция на агрессию, может сильно варьировать от культуре к культуре. Бушмены !кунг и !ко Калахари (взрослые и подростки) реагировали на агрессию малышей (возраст от 11 месяцев до 3 лет) улыбкой, смехом, пассивным избеганием (закрывались рукой от ударов), или старались переключить внимание драчуна на другие действия. В аналогичной ситуации, химба, традиционные скотоводы Намибии, пытались остановить ребенка слова­ми, фиксируя руку дерущегося или даже реагировали агрессией на агрес­сию (например, в ответ на удар веткой, тоже брали ветку и давали сдачу). Спонтанная реакция примирения в первые минуты после конфликта про­слеживалась и в том, и в другом случае. Касания, объятия, поглаживания, поцелуи, улыбка, смех, заглядывание в глаза - далеко не полный перечень способов налаживания отношений. Отдельные стратегии примирения бы­ли культурно-специфичны. Так, дети в русской и калмыцкой культурах использовали для примирения ритуальные стишки-мирилки. Шведские лети - обычные считалки, специально подгоняя выигрышный расчет та­ким образом, чтобы он пришелся на бывшего соперника. Для этих же це­лей старшие дети у бушменов использовали характерный дружелюбный жест (касались кончиками пальцев за ухом, проводили вниз по шее и под подбородком бывшего соперника. Обиженного малыша брали на руки, катали на спине, ласково разговаривали. Для примирения дети химба про­сто подходили к противнику, улыбались, делились предметами или воз­вращали отобранное пострадавшему. Приглашение к совместной игре и попытка рассмешить бывшего соперника повсеместно являлись надежной пост-конфликтной стратегий.

Тенденция к примирению с возрастом усиливается. Уже в возрасте 5-7 лет дети способны поддерживать социальное равновесие в группе и за­ботится о восстановлении нарушенных связей с окружающими. С фор­мированием теории познания, у детей примерно шесть лет и старше, про­исходят постепенные изменения в стратегиях примирения. Как по­казывают наши данные, реальное поведение 6-7 летних школьников об­наруживает отчетливые несоответствия с индивидуальными предста­влениями о нормах поведения в пост-конфликтной ситуации. Если в ре­альной жизни дети демонстрировали выраженную ориентацию на дру­жественные контакты с бывшим противником вскоре после ссоры, то в интервью настаивали на том, что должны выдержать паузу (подождать 3 часа, несколько уроков и даже несколько дней), «нe уронить себя в глазах другого», дождаться, когда обидчик первый подойдет.»

В традиционных культурах дети провопят много времени в смешан­ных по возрасту коллективах (это не только сверстники, но и более стар­шие или младшие мальчики и девочки). В этих условиях роль медиатора (мирителя) значительно более выражена. Старшие дети вмешиваются в конфликты младших и останавливают их, если конфликты слишком затя­гиваются или становятся опасными. Тот факт, кто у калмыцких детей вы­явлена большая частота участия третьего ребенка в примирении (мирителя), указывает на большую сохранность традиционных установок в этой культуре по сравнению с русской, американской или шведской.

Общая предрасположенность к примирению, по всей видимости, мо­жет модифицироваться культурной средой и социо-экологическими фак­торами, однако, сама способность к успешному освоению правил конкрет­ной культуры в раннем возрасте также является универсалией. Индивиду­альный успех ребенка в будущей взрослой жизни зависит от того, на­сколько быстро и успешно он осваивает нормы поведения, принятые в данном обществе.

Наши данные показали, что дети в возрасте 6-7 лет следуют именно этой схеме. Вопреки расхожему мнению, близкие друзья менее склонны к примирению, чем просто знакомые или те, кто редко поддерживает друг с другом регулярные дружественные контакты [Butovskaya, Kozintsev, 1999]. Сходные данные об отсутствии селективных предпочтений при обмене аффилиативными жестами после конфликта между друзьями и всеми остальными членами группы получены и в наблюдениях за немец­кими дошкольниками [Grammer, 1997].

Универсальные принципы примирения, выявленные у многих видов приматов и описанные у детей, имеются в наличии и у взрослых людей. Данные из области лингвистики и социальной психологии, собранные при опросах, подтверждают справедливость такого заключения. Похоже, что функция извинений также отвечает требованиям гипотезы восстановления социальных отношений. Холмс [Holmes, 1990], анализируя английские слова извинения, приходит к выводу, что цель последних - психологиче­ская компенсация за нанесенный ущерб и восстановление социального равновесия с партнером. Барнленд и Йосиоко [Barnland, Yoshioko, 1990] просили американских и японских студентов оценить влияние извинений на социальныe отношения партнеров. Подавляющее большинство студентов (80 % американцев и 90 % японцев) сообщили, что после извинений отношения с бывшим соперником налаживались или даже становились более тесными, чем до ссоры. В то же самое время извинения перед роди­телями носят более формальный характер, скорее всего, в этой ситуации срабатывает механизм повышенной прочности социальной связи [Barnland, Yoshioko, 1990]. Как и в случае с близкими друзьями, этим отношениям мало что угрожает и они будут восстановлены без особых усилий в силу жизненной необходимости.

 

Игровая борьба и ее роль в развитии социального поведения ребенка

 

Второй пример этологического анализа детского поведения - работа М. Боултона и П. Смита [Boulton, Smith, 1992]. Эти авторы анализируют природу игровой борьбы и игры--преследования (оба явления объединяют под названием «грубая игра»). Боултон и Смит считают, что гормональные механизмы оказывают существенное влияние на мотивацию к грубой игре. Воздействие мужских половых гормонов на плод приводит к тому, что в раннем детском возрасте мальчики получают больше удовольствия от грубой игры, чем девочки. Воздействие мужских половых гормонов на женский плод существенно ниже, отсюда следует и меньшая заинтересо­ванность девочек в грубой игре. Показательно, что девочки, испытавшие сильное воздействие андрогенов в пренатальный период, чаше демонстри­руют повышенную физическую активность и предпочитают мальчишеские игры, в том числе и игровую борьбу [Моnеу, Ehardt, 1972].

Предположение о том, что более высокий уровень грубой игры у мальчиков - результат направленного воспитания со стороны родителей, не находит реального подтверждения. Наблюдения за детьми в возрасте от 20 до 24 месяцев в домашних условиях (всего исследовано 12 мальчиков и 12 девочек) показали, что родители примерно с одинаковой частотой реа­гируют положительно на грубую игру детей обоих полов [Fagot, 1978]. Избирательное стимулирование грубой игры у мальчиков может происхо­дить в более позднем возрасте - после трех лет, когда отчетливо просле­живается рост частоты грубой игры отца с сыновьями. С другой стороны, такая стимуляция со стороны родителей может являться ответной реакци­ей на более выраженный интерес мальчиков к игровой борьбе по сравне­нию с нормальными девочками (вспомним о связи между мужскими поло­выми гормонами и ориентацией на большую физическую активность).

Вторым важным механизмом в формировании моделей поведения (грубой игры в данном случае) является подражание и усиление. Наблю­дения за двумя общинами, говорящими на языке запотек в Мексике, пока­зали, что модели агрессивного и дружелюбного поведения в значительной мере передаются от поколения к поколению, и их проявление регулирует­ся взрослыми [Fry, 1987]. Если взрослые (прежде всего родители) приме­няют физические наказания для контроля поведения детей, то такая мо­дель поведения усваивается в процессе воспитания [Bandura, 1973]. Как было показано на примере общин Ла Пас и Сан Андрес [Fry, 1994], роди­тели из более миролюбивого сообщества реже применяли физическое наказание к детям, но чаще прибегали к методам устного убеждения и пояснения. Жители из мирного сообщества Ла Пас неодобрительно отно­сились к агрессии у детей и даже грубую игру считали явлением негатив­ным. Напротив, родители из общины Сан Андрес, хоть и не одобряли аг­рессию между детьми, но полагали, что она является неизбежной и со­ставляет часть детской природы. Одна из местных женщин, наблюдая, как сыновья бросались друг в друга камнями, мимоходом заметила «Мальчики всегда дерутся». Наблюдения за детьми в возрасте от трех до восьми лет показали, что в Сан Андрес дети дерутся в два раза чаще. Модель, кото­рую демонстрируют дети, зеркально отражает поведение родителей. По наблюдением того же исследователя, жители Ла Пас были менее склонны к физическим агрессивным контактам, а если начинали драться, то были способны вовремя сами остановиться, не дожидаясь, когда их растащат окружающие. Способность осваивать социальные модели поведения в раннем детстве и формировать адекватный стиль общения - важнейшая, этологическая универсалия. Аналогичные процессы действуют и в сооб­ществах у общественных животных. Детеныши перенимают стиль поведения окружающих и их жизненный успех во многом этим обусловлен. Хотя набор элементов поведения (этограмма) - характеристика видоспецифиче­ская, контекст использования конкретного элемента и eгo частота могут сильно варьировать в зависимости от социального опыта и социального окружения. Ваал и Йоганович показали, что уровень примирения у подро­стков одного вида макаков (макаков резусов) можно сильно модифициро­вать (повысить), если воспитывать их в группе подростков другого вида (макаков бурых), отличающегося более высокой социабильностью, повы­шенной социальной терпимостью и выраженной ориентацией на поддер­жание социальной стабильности [Waa1, Johanowicz, 1993].

Дети способны распознавать враждебные и игровые намерения парт­нера и редко путают грубую игру и настоящую агрессию. Этому способст­вуют разные мимические выражения, сопровождающие ту и другую ак­тивность (улыбка и смех в случае игры, нахмуренные брови и присталь­ный взгляд в агрессивном контексте).

Грубая игра, по-видимому, встречается во всех человеческих общест­вах. Она могла возникнуть в эволюции человека как поведение, позво­ляющее уже с раннего возраста тренировать навыки, необходимые в си­туации внутривидовых агрессивных контактов. Реверсия ролей, своего рода «поддавки», когда противники меняются ролями, отмечается у раз­ныx видов приматов (гусаров, павианов, гиббонов), равно как и у детей из разных культур (английской, американской, запотеков Мексики). Возмож­но, важной функцией грубой игры является формирование навыков коопе­рации и компромисса, позволяющих получать выгоду от такой тренировки обоим партнерам.

 

Амбивалентность человеческого поведения

 

Недоверие к незнакомцам представляет собой одну из поведенческих универсалий [Brown, 1991; Еibl-Eibesfeldt, 1989]. Негативная реакция (страх) по отношению к незнакомцу появляется у детей в возрасте 5-6 месяцев и описана во многих культурах. Этологи полагают, что она слу­жит защитным механизмом, ограничивающим чрезмерное любопытство ребенка, способствующим упрочению связей с матерью и другими близ­кими родственниками. Хотя по мере взросления выраженный страх перед чужими постепенно пропадает, замечено, что и взрослые люди часто ста­раются избегать контактов с посторонними, ощущают дискомфорт от общения с сильно отличающимися по своим внешним данным и поведен­ческим характеристикам незнакомцами [Atzwanger et а1, 1998]. Если речь идет о представителях других этносов, то подобное поведение обычно называют ксенофобией. Недоверие к незнакомцам, по-видимому, является филогенетической адаптацией, обеспечивающей безопасность и цельность группы. Избегание чужаков и настороженное отношение к ним типично не только для человека, но и для других животных. Аналогичное поведение описано у шимпанзе, горилл, павианов, макаков [Гудолл, 1992]. В ряде случаев по отношение к другим группам шимпанзе демонстрируют даже открытую враждебность и агрессивные действия.

Наличие данной модели поведения у человека не удивительно, если рассматривать его с эволюционных позиций. Человек большую часть своих эволюции существовал в условиях малых коллективов, где все хорошо знали друг друга, а многие были родственниками. Он доверял окружающим и ощущал себя в безопасности в знакомом окружении. В современ­ном обществе люди продолжают отдавать предпочтение родственникам и друзьям, больше доверяют им, чем незнакомым, и с этих позиций реакция па незнакомца вполне объяснима. Таким образом, страх перед незнаком­цем у взрослых является обобщенным производным детской застенчиво­сти и подозрительности, с другой стороны - непотизма, стремления нахо­диться в обществе родственников и знакомых. Подсознательный страх перед незнакомцами может играть важную роль формировании ксенофо­бии и этноцентризма. Однако важно понимать, что данный биопсихологи­ческий компонент не является решающим и достаточным. Ведущую роль в формировании выраженной ксенофобии играет среда. Как было показано Флором [F1ohr, I994], недоверие к чужим преобразуется в ксенофобию и этноцентризм под действием широкого набора исторических, экологиче­ских или социо-экономических условий. Говоря о том, что человек пред­расположен к избеганию контактов с незнакомцами, этологи вовсе не имеют в виду, что такое поведение проявляется неизбежно. Знания о нали­чии реальной биопсихологической базы недоверия к незнакомцам не дают оснований рассматривать это поведение как жестко детерминированное и неизбежное. Адекватное использование этологической информации по­зволяет корректировать и сглаживать негативную поведенческую реакцию посредством целенаправленного воспитания [Atzwanger ес а1, 1998].

Важнейшим открытием этологии стало представление об амбивалентности поведения (попеременном проявлении двух диаметрально противоположных мотиваций). Например, реакции нападения у многих видов чередуются бегством и демонстрацией страха. Поведение ребенка и взрос­лого в направлении незнакомца характеризуется выраженной амбивалентностью. Незнакомый человек вызывает смешанные чувства: страх и любо­пытство, желание подойти и установить контакт. Не только враждебность к чужаку, но и ориентация на знакомство, формирование дружественных контактов является частью нашего общечеловеческого поведения, унасле­дованного в процессе эволюции. Другие культуры, другие страны влекут и манят нас, не случайно туризм является процветающей индустрией. Любопытство и желание общаться с соседями широко распространено в традиционных культурах. Наличие ритуалов приветствия гостей, с их выра­женной амбивалентностью дружественной расположенности и демонстра­ции военной силы, свидетельствует о древних корнях межгрупповой амби­валентности. Наряду с угрозой, контакты с незнакомцами, несомненно, несли в себе и адаптивный компонент, так как позволяли получать новую информацию, расширять свой технический и экономический кругозор.

 

Этология человека: кросс-культурные исследования

Поведенческие универсалии

 

И. Айбл-Айбесфельдт является основоположником этологических ис­следований на кросс-культурном уровне. Многолетние труды этого автора показывают, что многие аспекты человеческого поведения становятся более понятными, если их анализ проводить с применением комплекса этологических, культурно-антропологических, лингвистических и эколо­гических подходов. Начало этих многолетних исследований было положе­нo в 1967 и 1969 гг., когда он провел первые исследования в двух традиционных культурах - у айпо Западной Новой Гвинеи и яномама Южной Америки. В последующие 25 лет кросс-культурные исследования прово­дились группой И. Айбл-Айбесфельдта среди бушменов !ко и г/ви Цен­тральной Калахари, !кунг из Намибии (типичные охотники-собиратели), яномама (переходная стадия в развитии хозяйства от охоты и собиратель­ства к раннему земледелию), айпо (мотыжные земледельцы), химба Се­верной Намибии (традиционные скотоводы), тробриандцев, обитателей Тробриандских островов (мотыжные земледельцы и рыболовы), жителей о. Бали, Индонезия (традиционное ирригационное сельское хозяйство). Наиболее известными широкой публике являются выводы Айбл­Айбесфельдта и его группы о наличии набора универсальных общечеловеческих моделей невербального поведения. Речь идет о мимике, позах и жестах. Многие компоненты человеческой мимики, равно как и некоторые жесты являются врожденными и присутствуют в репертуаре слепоглухонемых детей в том же контексте, что и у детей с нормальным развитием [Еibl-Eibesfeldt, 1973]. Многие эмоциональные мимические выражения встречаются кросс-культурно и несут сходную функциональ­ную нагрузку [Еibl-Eibesfeldt, 1979; Schiefenhovel, 1997]. Примером обнаруженных универсалий являются «поднятые брови», «наморщенный нос», «движение языком при флирте», «призывный взгляд», «квадратный рот и обнаженные стиснутые зубы» - как агрессия, конфликтное поведение в ситуациях встречи с незнакомцем (интерес перемежается со страхом – и человек то смотрит на пришельца, то отводит взгляд и отстраняется). Данныe относительно универсальности эмоциональных выражений человека приводятся также в исследованиях других авторов [Ekman, 1972; Ekman, 1979; Ekman, Keltner, 1997]

 

Ритуалы в жизни человека

 

Поведение человека может являть собой ритуализованные действия. Часть из них имеет филогенетическую природу, другая является следстви­ем культурной традиции. Большая часть ритуалов возникла как способ предотвращения агрессии, умиротворения и примирения и многие ведут свое происхождение от прямого выражения угрозы. Цель ритуалов в этом случае - направить агрессию в безопасное русло. К. Лоренц выявил пора­зительные аналогии между ритуалами, возникающими филогенетически и культурно-исторически и показал, что сходство определяется тожде­ственностью их функций. У животных ритуал перерастает свою исходную коммуникативную функцию и приобретает способность выполнять две новые - сдерживание агрессии и формирование связей между предста­вителями одного вида. Тройная функция прослеживается явно и в ритуа­лах культурного происхождения: - запрет борьбы между членами груп­пы, удерживание их в замкнутом сообществе, отграничение этого сообщества от других групп. Ритуалы, возникшие в ходе человеческой истории, передаются традицией, а не коренятся в наследственности, каж­дый должен их освоить заново путем обучения. Существование любой группы людей, превосходящей по размерам сообщество, в котором люди связаны любовью и дружбой, основывается на соблюдении ритуалов.

У человека привычка выступает как необходимый компонент повсе­дневного существования. Жестко закрепляя приобретенное, она играет такую же роль в становлении традиций, как наследственность в эволюци­онном возникновении ритуалов у животных. Биологические и культурные ритуалы становятся автономными мотивациями поведения. Они сами пре­вращаются в новую цель, достижение которой становится потребностью для организма. Общественное поведение людей пронизано культурной ритуализацией. Примерами заведомо неритуализованного поведения яв­ляются лишь неприкрытая зевота, потягивание или ковыряние в носу. В повседневной жизни мы не осознаем, что назначение многих ритуальных действий состоит в торможении агрессии и создании социального союза. Именно путем такой ритуализации и создается групповая общность. Исто­рию развития культурных ритуалов зачастую можно реконструировать методами сравнительного анализа. Такие различия, возникшие в ходе истории, создают границы между культурными сообществами, подобно тому, как дивергенция создает границы между видами. Не случайно Э. Эриксон назвал этот процесс «псевдовидообразованием».

Широко известным аспектом исследований школы Айбл-Айбес­фельдта является анализ ритуалов в человеческой культуре. Собраны многочисленные примеры, свидетельствующие о наличии универсальной грамматики - социальных правил человеческого общения. Хочу подчерк­нуть, что этологический подход вовсе не отрицает (как часто пытаются представить некоторые оппоненты), что культуры сильно различаются между собой способами реализации поведения; обращается лишь внима­ние на тот факт, что система универсальных правил поведения - сход­на. Классическим примером, иллюстрирующим этот вывод, является ана­лиз ритуала приветствия гостей - представителей другой группы. Ритуал приветствия организован на основе универсальных правил (агонистические демонстрации часто сочетаются с умиротворяющими, дружественными призывами) [Еibl-Eibesfeldt, 1989]. Церемонии приветст­вия сходны в европейских культурах, у балийцев и у яномама. В первом cлyчae официальный гость будет встречен на правительственном уровне военным парадом и салютом, одновременно гостя будет приветствовать молодая девушка или ребенок с букетом цветов (или хлебом-солью, в русской или украинской культуре). На Бали гостя встретят угрожающим мужским военным танцем и умиротворяющим женским танцем, с подношением даров в виде гирлянд из цветов. У яномама посетитель чужой деревни немедленно станет свидетелем агрессивных демонстраций со стороны взрослых мужчин, но одновременно с этим танцующие дети бу­дут помахивать гостю зелеными пальмовыми ветками, демонстрируя ра­душный прием и дружественную расположенность местных жителей. В процессе таких приветственных демонстраций врожденные двигательные акты (мимические выражения угрозы и умиротворения) и культурные формы поведения взаимозамещают друг друга, выполняя эквивалентную функциональную нагрузку. Такое сочетание врожденного и культурного существенно обогащает поведенческий репертуар и повышает разнообра­зие проявлений конкретной поведенческой церемонии.

 

Филогенетические аспекты невербальной коммуникации

 

К ритуализованному поведению, имеющему филогенетическое про­исхождение, относятся некоторые элементы невербального поведения. Например, мимические выражения улыбки и смеха [Hooff; 1976]. Доказа­но, что улыбка ведет свое происхождение от мимики обнаженных зубов, которая у всех обезьян символизирует подчинение и легкий испуг. Смех же филогенетически связан с игровым лицом (мимика расслабленного открытого рта). Игровое лицо характерно для грубой игры детенышей и подростков обезьян. Оно сопряжено с игровым покусыванием и является демонстрацией легкой агрессивности и вместе с тем дружественных наме­рений субъекта. Улыбка человека, таким образом, зто вовсе не всегда ос­

лабленная копия смеха. Это две конвергентно сблизившиеся в процессе эволюции демонстрации, производные от мимических выражений лица у предков человека. Выводы ван Хофа относительно различного филогенетического происхождения смеха и улыбки нашли дополнительное под­тверждение при наблюдении за детьми [Вlurton Jones, 1972]. Установлено, что дошкольники чаще улыбаются, инициируя социальные контакты с высокоранговыми детьми, нежели наоборот. В этом контексте улыбка выполняет функцию умиротворения, сходную с мимикой подчинения и страха у обезьян.

Проведенный С. Пройшофт и Я. Ван Хофом сравнительный анализ мимики обнаженных зубов и игрового лица у разных видов приматов по­казал, что конвергенция этих демонстраций прослеживается не только у человека [Preuschoft, van Hooff, 1997]. Их применение в аффилиативном контексте и для сглаживания социальной напряженности наблюдается у тех видов, для которых типичен эгалитарный стиль социальных отношений и сглаженная асимметрия отношений. То, что в эволюции произошло сближение контекстов применения смеха и улыбки, указывает на снижение асимметрии власти в первобытных коллективах и увеличении доли общих интересов у партнеров. Иными словами, анализ филогенетических путей развития смеха и улыбки может пропить некоторый свет и на социальные отношения у наших предков и дает основание допустить, что они могли быть эгалитарными и терпимыми.

 

Эволюционные основы поведения человека

 

Социальная среда для всех животных и человека является своего рода оболочкой, которая окружает отдельных особей и опосредует воздействие на них физической природы [Бутовская, Файнберг, 1993]. По этой причине социальность рассматривается многими этологами в качестве универсальной адаптации. Чем социальная организация гибче и сложнее, тем боль­шую роль она играет в защите особей данного социума. Хотя только человек обладает свободой воли, имеет речь, культуру, создает произведения искусства, руководствуется в своих действиях моралью и чувством ответ­ственности, а его социальная организация столь пластична и разнообразна по своим проявлением, что далеко превосходит таковую у любого другого вида животных, данные последних лет из области приматологии показы­вают, что все эти качества в зачаточной форме уже представлены у выс­ших человекообразных обезьян. Эксперименты с обучением шимпанзе, горилл и бонобо языку глухонемых свидетельствуют о том, что когнитив­ные способности у этих видов достаточны для усвоения символов и опе­рирования знаками. Освоение языка человекообразными обезьянами про­исходит у них в ходе общения - как и у детей, а не путем формирования условных рефлексов.

Нет ни малейшего основания отрицать также, что наши действия мо­гут определяться глубинными базовыми мотивациями. Социальные нормы часто входят в конфликт с внутренними ориентациями индивидуума, ро­дившегося и выросшего в данной культуре и с первых дней жизни обучен­ного вести себя строго определенным образом. Как это ни парадоксально, но этологические исследования указывают на тот факт, что именно в сфе­ре социального поведения человек менее всего свободен от ограничений, наложенных на него эволюцией. Наглядной иллюстрацией этого тезиса является несоответствие между способностью контролировать внешнюю среду обитания и полнейшей человеческой несостоятельностью канализиро­вать проявления социальной жизни.

Определенный поведенческий акт может осваиваться человеком пу­тем научения и тренировки, но из этого не следует вывод об общей безгра­ничной податливости его поведения воздействию среды. Существует определенная предрасположенность в освоении поведенческих навыков у жи­вотных и человека, и в этом смысле можно говорить о наличии пределов научения. Ограничения заложены в самой природе сенсомоторного аппарата индивидов, их способностях к восприятию информации (Hinde, 1987). В свете современных представлений о наличии определенных пред­расположенностей, равно как и ограничений в процессах научения у человека, представления о том, что разум ребенка - абсолютно чистый лист, можно считать более несостоятельными [Hinde, 1990]. Хотя предрасположенность научению в сильной степени канализирована индивидуальным опытом, нет сомнений в том, что большую роль в этом процессе играют общекультурные факторы. Процессы освоения коммуникативных навыков (прежде всего невербальных) демонстрируют поразительную степень сходства в разных культурах. Лингвисты также говорят о наличии врож­денного механизма освоения языка.

В поведении людей разных культyр можно выделить ряд характери­стик, представляющих собой континуум от относительно стабильных (поведенческие универсалии) до сильно изменчивых, культурно­-специфичных. То обстоятельство, что конкретное поведение встречается во всех культурах, впрочем, еще не говорит о его врожденной основе. Хотя двигательные акты имеют место у человека. К их числу можно отне­сти выразительные движения типа плача, смеха, улыбки, выражения печа­ли и боли. В большинстве же случаев сходство поведенческих стратегий объясняется одинаковыми культурными потребностями. Один и тот же культурный феномен может достигаться сотнями различных способов и являться следствием различного опыта научения. Так, во всех без исклю­чения человеческих культурах люди пользуются огнем, но способы его добычи и сохранения варьируют.

 

Этология человека и культурная антропология

 

Кросс-культурные исследования ведутся в настоящее время широко и пo многим позициям. Прежде всего, это традиционный анализ по­веденческих универсалий - невербальное поведение, общие модели по­ведения в разных сферах человеческой жизни (например, церемонии ини­циации, брачные церемонии, приветствия, взаимодействия мать-ребенок и многое другое) [Eibl-Eibesfeldt, 1989; Munroe, Munroe, 1984; Schiefenhovel, 1997; Sutterlin, 1989]. В этологических работах можно найти убедительные примеры врожденности таких базовых чувств, как привязанность, нена­висть, страх. Показано, что отдельные выводы М. Мид [Меаd, 1935] не соответствуют истине. Родительская любовь не результат развития куль­туры, а важнейшая филогенетическая адаптация, играющая первостепен­ную роль в сохранении нашего вида. [Еibl-Eibesfeldt, Маttеi-Мullег, 1990]. Родительская любовь и привязанность есть во всех без исключения чело­веческих культурах, а участие в заботе о детях родственников и других членов группы вовсе не ведет к отсутствию привязанности между матерью и ребенком. Мать и отец всегда являются предпочтительными референтными персонами, у них ищут утешения и защиты в ситуациях опасности, испуга или огорчения в обществах с самым разным типом социальной организации (эгалитарных и жестких, иерархических по структуре) - будь то бушмены г/ви или !ко, айпо, яномама, химба или тробриандцы. Смерть ребенка - столь же травмирующее событие в жизни охотников­собирателей или ранних земледельцев, как и в западном обществе. П. Висснер, культурный антрополог, использующая этологические подхо­ды в своих исследованиях, сообщает, что мать и отец у бушменов !кунг говорят, что остро чувствуют горе утраты в течение 6-12 месяцев после гибели ребенка. Даже когда родители вынуждены убивать новорожденно­го, это делается не с легким сердцем: они горюют и тяжело переживают это событие [Chagnon, 1976].

Выводы этологии не дублируют другие науки, а обогащают нас но­выми данными, позволяют взглянуть на, казалось бы, давно понятный феномен в ином ракурсе. Р. Данбар с соавторами показали, что предпоч­тения в выборе репродуктивного партнера противоположного пола в со­временном и традиционном обществах частично определяются некоторыми общими (универсальными) правилами [Waynforth, Dunbar, 1995]. В современном индустриальном обществе женщины предпочитают мужчин, которые вносят непосредственный вклад (прямой или непрямой) в заботу о детях, тогда как мужчины предпочитают женщин с более высокими ре­продуктивными возможностями (более молодых и здоровых). Запросы представителей обоих полов зависят от реальной ситуации и видоизменя­ются в соответствии с определенными правилами. Если данный субъект не обладает теми признаками, которые наиболее привлекательны для проти­воположного пола, то его требования становятся менее строгими и степень избирательности снижается. Люди действуют в соответствии с указанны­ми принципами и хорошо понимают их на интуитивном уровне. Это по­зволяет добиваться успеха в поиске репродуктивного партнера и макси­мально реализовывать свои собственные возможности.

В другом исследовании показано, что избирательный родительский вклад в направлении детей определенного пола также является универ­сальной человеческой характеристикой. Решение о том, в кого следует вкладывать в первую очередь (в дочерей или сыновей), зависит от того, дети какого пола обеспечивают родителям большую итоговую приспособ­ленность, Так, в традиционном обществе (к примеру, среди фермеров Германии 18-19 вв.) родители предпочитали больше вкладывать в дочерей. Эго объяснялось тем, что именно дочери в этих условиях оставляли боль­шe потомства (большая итоговая приспособленность) [Voland, Enge1, 1990]. Посредством дочерей фермеры аккумулировали земельный потенциал и, тем самым, обеспечивали своему роду лучшие условия для процве­тания в будущем.

Там, где экономические условия позволяют родителям достичь более высокой приспособленности через сыновей, родительский вклад будет выше именно в их направлении, а не в отношении дочерей. Например, исследования, проведенные Т. Беречки и Р. Данбаром в Венгрии показали, что субъекты предпочитают вклад (измеряемый в продолжительности грудного вскармливания или длительности высшего образования) избира­тельно больше в сыновей или дочерей в зависимости от того, кто - маль­чик или девочка - из их семьи имеет больше шансов принести в будущем больше внуков. Последнее обстоятельство связано с экономическим ста­тусом рассматриваемых субъектов. Представители беднейших слоев пред­почитают вкладывать в дочерей (и действительно, таким образом получа­ют больше внуков через дочерей). Люди со средним достатком (но не самые богатые) предпочитают вкладывать в сыновей (и получают больше внуков через последних).

Особый интерес представляет анализ поведенческих стратегий в си­туациях, когда факторы среды (социальной и физической) действуют вразрез с адаптациями, закрепившимися в поведении человека на про­тяжении тысяч лет его эволюции. Примером может служить наметившаяся в современном индустриальном обществе ориентация на более поздний возраст начала репродукции, сокращение среднего числа детей и семье или изменение стандартов женской красоты. В том же ракурсе можно рассматривать и тенденцию к распаду многопоколенной семьи, ранний уход молодого поколения из родительского дома. Традиционная связь родители-дети, роль бабушек и дедушек в заботе о внуках во многих ин­дустриальных обществах практически полностью сошла на нет. Результат - отчужденность между родственниками, чувство одиночества и ненужно­сти у  людей пожилого возраста. Такие реалии, типичные прежде всего для городской среды, находятся в явном противоречии с врожденными моде­лями поведения. В настоящее время прослеживается некоторый возврат к естественным ценностям. Американские антропологи сообщают о нарас­тании мощного движения американских бабушек и дедушек, требующих для себя больше прав в общении с внуками, о тенденции более близких контактов между родственниками. Факты вполне естественные и объяс­нимые с филогенетической точки зрения. Забота со стороны бабушек и дедушек - типичное явление в традиционных обществах и, несомненно, но важная поведенческая адаптация человека, повышающая шансы детей на выживание. Корни этого явления уходят в наше приматное прошлое (особенно это касается родственников по женской линии) [Waal, 1993].

Функциональные аспекты поведения применительно к человеку стали осуждаться уже в конце 70-х годов. Пример - книга Р. Хайнда «К пони­манию взаимоотношений» [Hinde, 1979]. Р. Хайнд и многие другие этоло­ги стали учитывать в своих исследованиях не только невербальное, но и вербальное поведение человека. Феномен культуры в этологии человека также принимается во внимание как важнейшая особенность, формирую­щее поведение. В этом смысле высказывающиеся упреки в адрес этологии человека и обвинения ее в биологическом детерминизме и редукционизме явно лишены основания.

 

Фобии как отражение эволюционного прошлого человека

 

Нельзя игнорировать наличие в человеческом поведении ряда относи­тельно постоянных характеристик. Речь идет об определенном нал­равлении поведенческих ограничений, предрасположенности к научению широкому спектру стратегий, об избирательном проявлении свойств пове­дения в зависимости от качества социальной и физической среды. В этих условиях постичь разнообразие человеческого поведения можно только с позиций диалектических взаимоотношений между уровнями социaльной сложности с учетом общей предрасположенности человека к проявлению набора поведенческих актов [Hinde, 1990].

Страх перед змеями - пример такого типа поведения. Гадофобия ши­роко распространена как в пределах одной культуры, так и разных, и вме­сте с тем, степень ее проявления существенно варьирует на индивидуаль­ном уровне. Человек может быть предрасположен к усвоению страха перед змеями. Дети, воспитанные в условиях, где они не могут встретиться со змеей, демонстрирую лишь легкий страх при первом контакте со змее­образным объектом в возрасте полутора-двух с половиной лет, но активно убегают от ползущей змеи в возрасте трех лет. У детей можно наблюдать спонтанный страх перед другими объектами, которые могли представлять реальную угрозу для наших далеких предков в среде эволюционной адаптивности (экологические условия, в которых проходило становление человеческого рода миллионы лет назад) - пауками, крысами, высотой, темнотой, громом и молнией, одиночеством [Wilson, 1984].

Страх перед змеями практически не уменьшается с возрастом детей, в отличие от страха перед собаками или незнакомцами, Степень выражен­ности страха у детей в значительной мере может варьировать в зависимо­сти от их социального опыта (наблюдения детей за людьми, которым они верят и которых любят, вызывают у них сходные реакции на сходные сти­мулы). Такой способ освоения образа опасностей характерен и для других приматов. Молодые зеленые мартышки реагируют по-разному на появление леопардов, змей и орлов. Причем правильная реакция более вероятна при условии, что они вначале увидят реакцию взрослых [Cheney, Seyfarth, 1982]. Молодые макаки резусы, по всей видимости, имеют врожденную предрасположенность к страху перед змеями, однако для оформления фобии в конкретное поведение они также должны вначале увидеть реак­цию взрослых особей на появление змеи.

Некоторые люди демонстрируют выраженную серпентофобию, не соразмеримую с реальной угрозой, которую могут представлять для них эти рептилии. Страх иррациональный, не подчиняющийся волевому контролю. Возможно, что роль змеи как символа в разных культурах связана с такой крайней реакцией. Змеи играют важную роль в мифологии и часто симво­лизируют зло. Показательно, что люди в значительно меньшей мере де­монстрируют боязнь в отношении куда более опасных объектов, постоян­но присутствующих в условиях современного индустриального общества­ - машин, бомб, ракет и пр. По мнению Р. Хайнда, эти данные указывают на естественную предрасположенность человека к страху перед змеями, тем­ноты, одиночеством, замкнутым пространством [Нinde, 1990].

 

Культурная этология

 

Важное место в этологических исследованиях, начиная с 80-х годов, занимают работы по этологии искусства и эстетики, а также исследования по этологии города. Этология предлагает свою версию объяснения внешнего сходства защитных фигур и оберегов, созданных мастерами разных культур и разных эпох, основывая свои данные на реликтах человеческого поведения, остатки которых можно наблюдать и в наши дни. Так, страшное лицо, вытаращенные широко открытые глаза, длинный высунутый язык и квадратный рот с обнаженным рядом верхних и нижних зубов часто встречаются в репертуаре детского поведения, когда один ребенок из­девается или дразнит другого. Такие гримасы в контексте агрессивного Поведения встречаются у детей всего мира. В некоторых культурах агрес­сивные действия взрослых также могут содержать эти элементы поведения (квадратный рот, высунутый язык). Семантическая нагрузка такой мимики сходна в разных культурах. На Новой Зеландии высунутый язык означает угрозу и оскорбление. Во время военных танцев язык не лросто высовыва­ния, а старались сделать его как можно более длинным. В Австралии де­монстрация языка провоцирует драку.

Квадратный рот, также реликтовая форма поведения, описана в детской культуре по всему миру. Его значение аналогично - демонстрация презрения к партнеру. Квадратный рот филогенетически восходит к оскалу у обезьян. При этом основная нагрузка у последних делается на демонст­рацию мощных клыков. У человека клыки сильно редуцированы и больше никого устрашить не могут. Однако поведение это осталось и оно понятно представителям разных культур. В этом случае можно наблюдать пример того, как поведенческая демонстрация пережила сам орган, который дол­жен был демонстрироваться таким путем.

Еще один пример - фаллические демонстрации. Такие демонстрации встречаются на фигурках с острова Бали, терракотовых статуэтках из Эк­вадора и многих других. Фаллические изображения часто трактуются как чисто сексуальные. Однако наблюдения за приматами показывают, что фаллические демонстрации связаны с обозначением высокого социального статуса. Такое поведение интерпретируется как ритуальная угроза покры­вания. В некоторых традиционных обществах фаллическая демонстрация сохраняется в костюме. Она сочетается с другими признаками ранга и статуса. В воинственных культурах папуасов Новой Гвинеи часто исполь­зуются фалокрипты, визуально увеличивающие фаллос и как бы демонстрирующие постоянную эрекцию и угрозу в адрес окружающих. Ритуализа­ция в одежде является производной непосредственной агрессии, которая может принимать формы реального изнасилования для демонстрации силы и подчинения. Такие примеры описаны в действительности как де­монстрация грубой силы и доминирования. Следующим этапом ритуализации является создание фигурок, демонстрирующих эрегированный фаллос и их применение для защиты территории или зданий.

Аналогично, агрессивное значение имеют и ритуальная демонстрация ягодиц. Ее можно рассматривать в качестве анальной демонстрации. В одном из фильмов, снятых И. Айбл-Айбесфельдтом в поселении бушменов !кунг Калахари, мальчик 8-9 лет шутливо угрожает младшим детям, вы­ставляя перед ними зад и раздвигая ягодицы, показывая анальное отвер­стие. В некоторых первобытных культурах можно реально наблюдать этот жест в агрессивном контексте и с полной имитацией дефекации (например, у бушменов и папуасов Новой Гвинеи). Есть также данные о том, что у первобытных народов дефекация на территории врага также является актом агрессии. В современных индустриальных культyрах де­Монстрация ягодиц как агрессивное поведение сохраняется у детей, под­ставление ягодиц с одновременным похлопыванием по этому месту при­меняется как оскорбительный жест взрослыми. Во многих языках присут­ствует его вербальный аналог.

Демонстрация женских гениталий встречающаяся на балийских фигурках, кельтских скульптурах в Ирландии, египетских статуэтках «баубо», фигурках раннего бронзового века из Анатолии часто трактуется как эро­тический символ или символ плодородия. Однако такая поза сочетается с фиксированным взглядом, оскаленным ртом и обнаженными зубами, что наводит на мысли об агрессивном подтексте подобных изображений. Ана­логичные демонстрации можно наблюдать в реальной жизни, когда ис­полнительницы издеваются и насмехаются, провоцируя таким образом мужчин. Смысл - умаление мужских достоинств, атака в мужскую сторону и одновременно принижение его социального статуса. Элементы поведения, отраженные на скульптурах, фиксируют реликтовые формы агони­стического поведения. Когда люди сталкиваются с опасностью, болезнями или злыми силами, их поведение сходно с таковым, как если бы перед ними был соперник-человек. Они угрожают, умиротворяют, демонстри­руют силу и доминирование [Sutterlin, 1989].

 

Заключение

 

Этология человека в настоящее время является сложившейся наукой. Несмотря на многочисленные дискуссии и возражения против использова­ния эволюционных подходов в анализе поведения человека накапливается все больше и больше эмпирических данных в пользу правомерности тако­го подхода. Все больше исследователей применяют этологические подхо­ды и методики при анализе различных сторон человеческой деятельности. Этология и психология традиционно развивались как науки, тесно взаимо­связанные друг с другом. Хотя в начале 70-к психологи восприняли появление этологии человека с некоторой настороженностью, в настоящее время правомерность изучения биологических основ поведения человека не вызывает сомнения. Этология и психология не подменяют, а взаимодополняют друг друга. Несомненные точки соприкосновения имеются у это­логии человека с такими разделами психологии, как психогенетика, нейро­психология, психология развития, социальная психология. Этология имеет много общих интересов с социальной антропологией (изучение общих за­конов человеческого поведения, кросс-культурные исследования). Это, прежде всего, повседневное поведение, его сходство и различия в разных культурах [Manroe, Manroe, 1984], социализация на агрессию и миролю­бие, гендерные стереотипы, выбор брачного партнера, родительское пове­дение, детская субкультура и пр. Основные направления исследований этологии человека конца 90-х годов таковы: невербальная коммуникация, анализ жестовой и мимической коммуникации и значение этих форм пове­дения в социальном общении человека в разных культурах (П.Экман. В. Шифенхоевель, И. Айбл-Айбесфельдт); процессы социализации и фор­мирования поведенческих стереотипов (П. Смит, Р. Хайнд, П. ЛаФренье­ре, К. МакДональд); анализ механизмов агрессии и пост-конфликтное поведение (Ф. де Ваал, П. Вербик, М. Бутовская, А. Козинцев, А. Лунарди­ни); сексуальные предпочтения и выбор брачных партнеров (К. Граммер, Р.  данбар, Д. Ланкастер); ритyалы и ритуализация (Р. Бейли, В. Шифенхоевель, Э. Стратерн); пусковые стимулы, релизеры социальной коопера­ции и взаимопомощи (Р. Бойд, Ф. Салтер, П. Ричардсон); кросс-культур­ыные исследования бюджета времени и социальных предпочтений в тради­ционных обществах (Р. Бейли); взаимодействия мать-ребенок, отец­-ребенок и формирование привязанностей (Д. Боулби,, Р. Манро и Р. Ман­ро); формирование гендерных различий в поведении (П.Смит, К Эмбер, М. Эмбер); моделирование социальной организации ранних гоминид (У. МакГрю, Ф. де Ваал, д. Силк, д. Моор, Р. Данбар, Р. Ренхем); прик­ладная этология - этология в психиатрии и психотерапии (М. Макгуайр, Н. Рендолф, Ш. Тайге, Г. Соренсен, В. Самохвалов, М. Дерягина и др.).

 

Статья написана при поддержке фонда РФФИ, гранты ## 99-06-80346 и 98-01-00136.

2007:06:29