Пишите нам: info@ethology.ru

Текст: Анастасия Казанцева, фото: Игнат Соловей

Александр Марков: «Все аспекты нашей психики, включая самые высшие, такие как мораль, имеют вполне материальную нейрофизиологическую основу»

Знания о собственном происхождении человечество получает с помощью трёх наук. Первые две, палеоантропология и генетика, всем известны: первая рассказала нам о том, как выглядели и чем занимались наши предки в последние шесть миллионов лет, а вторая ищет и находит отличия нашего генома от генома шимпанзе и выделяет среди этого жалкого 1 процента нуклеотидных пар единичные значимые изменения. Третья наука сформировалась недавно (хотя была предсказана Дарвином 150 лет назад) и называется эволюционной психологией.

В начале лекции учёный отмечает, что специалисты, применяющие эволюционный подход к изучению человеческого поведения, постоянно подвергаются нападкам со стороны плохо образованных общественных, политических и религиозных деятелей и цитирует статью из журнала Nature – ответ на антиэволюционные высказывания американских политиков: «И тело, и разум человека произошли путём эволюции от более ранних приматов. Способ человеческого мышления свидетельствует о таком происхождении столь же убедительно, как и строение и работа конечностей, иммунной системы или колбочек глаза. Это относится не только к механизму работы нейронов, но и к различным аспектам нашей морали».

Уверенность учёных в эволюционном происхождении «души» основана на огромной совокупности данных нейрофизиологии, генетики поведения, этологии и других дисциплин. Можно выделить четыре основных направления исследований, подтверждающих, что человеческое поведение может рассматриваться как результат эволюции. Во-первых, существует нейрофизиологическая основа поведения: с любой психической функцией связаны конкретные зоны мозга. Во-вторых, ещё одна новая наука – психогенетика – уже накопила большой массив данных, демонстрирующих связь между генотипом и поведением индивида. Если добавить к ней психоэндокринологию, науку о связи гормонов и поведения, то от «нас самих» останется совсем мало. В-третьих, грань между человеком и животными, о которой так много говорили в XX веке, с каждым годом всё больше размывается. И наконец, эволюционная психология обладает самым важным признаком науки: на основе накопленных ею данных можно строить теории и проверять их экспериментально.

Способность проявлять какое бы то ни было поведение обеспечивается нашим мозгом. При неполадках в работе мозга нередко нарушается и поведение. Марков рассказывает о людях с повреждением определённого участка мозга – вентромедиальной префронтальной коры. У них полностью сохранён интеллект, но исчезает способность к сопереживанию и чувству вины. «Такие люди выносят моральное суждение на основе холодного расчёта, то есть они просто рассчитывают, какой из вариантов в сумме даст больше хорошего, меньше плохого. А здоровые люди при этом всегда учитывают ещё и свои эмоции», – поясняет Марков и демонстрирует картинку с поездами. В этом стандартном психологическом тесте приводятся две ситуации: в первой можно перевести железнодорожную стрелку, чтобы спасти пятерых детей, но пожертвовать одним, также играющим на рельсах, а во второй ситуации единственный способ спасти детей – столкнуть человека с моста. «Нормальный человек видит, чувствует, точнее, очень большую разницу между этими двумя ситуациями», – объясняет лектор. Человек с повреждением мозга такой разницы не видит.

Но как случилось, что способность к сопереживанию оказалась эволюционным преимуществом?

Эволюция альтруизма

Сегодня накоплено достаточно данных, чтобы с уверенностью утверждать, что склонность к добрым поступкам определяется не только воспитанием, но и генами. Конечно, отделить одно от другого не так просто (добрые родители будут воспитывать доброту в детях), но всё-таки возможно. Во-первых, существует близнецовый анализ: сравнение поведения генетически идентичных монозиготных близнецов с поведением дизиготных, близких друг к другу не больше, чем любые брат с сестрой, позволяет выявлять признаки, которые контролируются генами. Во-вторых, когда область поиска понятна, можно выявлять статистические связи между поведением и генотипом больших групп людей. Такие исследования показывают, что вариации генов OXTR и AVPR1a, кодирующих рецепторы окситоцина и вазопрессина, достоверно связаны со склонностью людей совершать добрые поступки в ущерб личной выгоде.

Существует несколько взаимодополняющих теорий развития альтруизма. Во-первых, вошедший в учебники и математически выверенный родственный отбор: помочь близкому родственнику выгодно, потому что он распространяет те же гены, что и ты сам. «Я отдал бы жизнь за двух братьев или восьмерых кузенов», – цитирует Марков эволюционного биолога Джона Холдейна (John Haldane). Родственный отбор может поддерживаться даже у примитивных животных, а вот вторая разновидность – реципрокный, или взаимный, альтруизм уже требует развитой нервной системы, способности запоминать партнёра и прогнозировать будущее, поэтому такую форму альтруизма изучают в основном на примере обезьян.

А вот у людей с их сложной социальной организацией на первый план выходит парохиальный альтруизм, то есть альтруизм, ориентированный на «своих» и сочетающийся с готовностью к проявлению агрессии к «чужим». По всей вероятности, группа, члены которой склонны к такому поведению, в доисторические времена выживала и оставляла потомство наиболее эффективно. Археологические данные показывают, что уровень межгрупповой агрессии у палеолитических племён был очень высоким: насильственной смертью умирали до 30 процентов людей! И если допустить, что существование в племени героев-альтруистов повышало его шансы на победу в войне, то их гены должны были закрепляться естественным отбором, несмотря на вероятность гибели их носителей. По крайней мере один ген, вовлечённый в поддержку парохиального альтруизма, можно выделить с большой степенью уверенности – это тот самый рецептор к окситоцину, вариации которого влияют на склонность к добрым поступкам. Этот гормон обычно упоминают в связи с любовью и доверием. Кроме того, существует множество экспериментальных данных, подтверждающих его роль в этих процессах. Но функция этого гормона оказалась неоднозначной: не так давно появились исследования, демонстрирующие, что окситоцин не усиливает – а в некоторых ситуациях даже снижает – симпатию к членам «чужой» группы и вызванные им доверие и любовь распространяются именно на «своих».

Верность женщине

Совершенно любую научно-популярную биологическую статью можно назвать «о мышах и людях». На этот раз в роли мышей выступают знаменитые полёвки Ларри Янга (Larry Young) – горные и степные. Эти два близких вида по-разному строят семью: степные полёвки образуют устойчивые пары и вместе заботятся о детёнышах, а горные – неразборчивы в связях, и их самцы совершенно равнодушны к потомству.

Такая разница между видами обусловлена небольшими отличиями в строении и распределении в мозге рецепторов к окситоцину, вазопрессину и дофамину. Например, самцу моногамной полёвки можно ввести вазопрессин, и он полюбит первую встречную самку навсегда. С самцом полигамной полёвки такой номер не пройдёт: его может сделать моногамным только генная инженерия.

Одно из важных отличий между полигамными и моногамными полёвками – длина регуляторного участка в гене, кодирующем рецептор к вазопрессину (V1a). У полигамных полёвок этот участок укорочен по сравнению с моногамными. У человека встречаются разные варианты рецептора к вазопрессину.

Установлено, что у мужчин с укороченным регуляторным участком гена V1a романтические отношения вдвое реже приводят к браку. Кроме того, они вдвое чаще считают себя несчастными в семейной жизни. Жёны людей с таким вариантом гена обычно недовольны отношениями в семье.

В том, что гены могут влиять на любовные переживания человека, нет ничего удивительного. От генов зависит развитие эмоциональных зон мозга, уровень гормонов и нейромедиаторов, чувствительность к ним соответствующих нервных сетей – а значит, и отличие в интенсивности и даже знаке эмоциональных реакций на сходные стимулы внешней среды. Сегодня проводится множество работ, связанных с изучением человеческих привязанностей с точки зрения нейрофизиологии: известны зоны мозга, задействованные в переживании любви, известны многие гормоны, влияющие на чувство привязанности, много открытий связано с запаховой коммуникацией у человека. Но все эти факторы имеют статистическое значение. Биологи много знают про любовь вообще, а не про любовь конкретной пары. Пока что.

Религия и другие побочные реакции

Иногда эволюция мозга приводит к формированию очень странного поведения, на первый взгляд необъяснимого. Например, в большинстве человеческих сообществ формировались системы религиозных верований, и многие из них сохранились до наших дней. Тот факт, что религии создаются и поддерживаются, говорит о том, что они приносят коллективу какую-то пользу.

Ещё одна новая наука, эволюционное религиоведение, предлагает два основных подхода к объяснению существования религии. Её можно рассматривать как побочное следствие эволюции каких-то других психических функций или же как полезную адаптацию. «Эти два подхода не являются взаимоисключающими, – отмечает Марков, – потому что часто бывает так, что побочный продукт какого-нибудь эволюционного изменения одновременно оказывается (или впоследствии становится) также и полезной адаптацией».

Человеческие детёныши проявляют большую способность к индоктринации, то есть к безоговорочной вере в любые тезисы, предложенные взрослыми. Это очень выгодно, говорит Марков: «Понятно, что при прочих равных гораздо безопасней, удобнее, быстрее учиться у взрослых, чем на своих собственных ошибках». Дети, склонные верить взрослым на слово, лучше выживают и передают свои гены, ведь они не станут есть красивые ядовитые ягоды, если родители запретили им это делать. Но в результате этой адаптации «возникает идеальная среда для появления и распространения всевозможных эгоистических фрагментов информации, разного рода  информационных вирусов», замечает лектор.

Другая важная предпосылка для формирования религии – это образование крупных сообществ, в которых не все люди знают друг друга в лицо. «Это очень ресурсоёмкое в интеллектуальном плане поведение», – поясняет Марков. У обезьян существует корреляция между размером мозга и размером социальной группы, но человек не мог увеличивать размер мозга до бесконечности. Пришлось искать другие способы поддержки больших групп: «И одной из таких адаптаций, по-видимому, стала способность распознавать и высоко ценить сложные дорогостоящие и трудноподделываемые сигналы, смысл которых “я свой, я один из группы, я один из вас, мне можно доверять”. И религии могли использовать это свойство психики для своего распространения. Неслучайно во многих религиях придаётся большое значение самым дорогостоящим, изнурительным ритуалам».

Существует немало данных, демонстрирующих, что религии способствуют сохранению группы. В XIX веке в США возникло множество различных общин – как религиозных, так и светских. Религиозные общины в среднем просуществовали дольше, что иллюстрирует ценность религии как инструмента поддержания сплочённости коллектива. Более того, выяснилось, что выживание религиозных общин напрямую зависит от строгости их устава. Изнурительные обряды, посты и тому подобные вещи – это эффективный способ выявления индивидов, не проявляющих должной лояльности к общине.

Кроме того, коллективные обряды служат важным средством укрепления парохиального альтруизма, то есть любви к своим и ненависти к чужакам. Исследования, проведённые среди представителей шести религиозных конфессий, продемонстрировали чёткую связь между частотой посещения богослужений и количеством положительных ответов на два вопроса: а) готовы ли вы умереть за свою веру? б) считаете ли вы, что во многих бедах этого мира виноваты иноверцы? Важно, что корреляции с частотой молитв исследователи не обнаружили – речь идёт именно о коллективных обрядах, а не об индивидуальных верованиях.

Мозг материален. Что делать?

Большинство исследований, упомянутых Марковым в его лекции, относятся к 2010 году. Так произошло потому, что количество работ, посвящённых тем или иным аспектам эволюционной психологии, сегодня лавинообразно увеличивается, данные непрерывно уточняются, перепроверяются на более крупных выборках, обнаруживаются новые гены и их новые влияния на психику. Сегодня мы ещё мало знаем о том, как работает наш мозг, но через несколько десятков лет, по-видимому, понимание биологических основ поведения выйдет на уровень, сравнимый с достигнутым сегодня пониманием работы кровеносной или пищеварительной системы.

Понимание биологических основ поведения очень упрощает жизнь. Это не ты кидаешь тарелки об стену, это за тебя недостаток прогестерона принимает решения. И поэтому часто приходится слышать, что подобные исследования вообще не надо популяризировать – якобы они могут оправдать некрасивое поведение. Марков не согласен с такой трактовкой: «Эволюционный подход к человеку – он объясняет, откуда что взялось, но никоим образом не отвечает на вопрос, что хорошо и что плохо. На вопрос, что хорошо и что плохо, отвечает человеческая культура. Это результат не биологической, а культурно-социальной эволюции, которая давно уже гораздо важнее для нас, чем эволюция биологическая».

Чтобы проиллюстрировать эту мысль, лектор приводит пример: «Вот вы знаете, генетики обнаружили у человека такой фрагмент ДНК, наличие которого повышает вероятность того, что человек станет убийцей, в несколько раз. То ли в 5, то ли в 10 раз. Это реальная статистика». Аудитория примеряет на себя, беспокоится.

«Как вы думаете, – продолжает Марков, – мы должны людям, носителям этого фрагмента ДНК, какие-то поблажки давать в суде, как-то более снисходительно к ним относиться?» Аудитория, убедившаяся за время лекции в значимости биологических факторов, считает, что скорее да. В самом деле, если от одного человека требуется в 10 раз больше усилий, чтобы подавить агрессию, чем от другого, не означает ли это, что нужно разрабатывать способы выявления этого участка ДНК и принимать превентивные меры, чтобы подавить его работу в организме?

Вообще-то было бы неплохо, наверное. Но не всё так просто. Лектор выдерживает паузу: «Вы догадались, о каком фрагменте ДНК идёт речь, как он называется? А я вам скажу. Y-хромосома».