Пишите нам: info@ethology.ru

Феномен нищенства принято рассматривать в исторической, социологической и социально-антропологической перспективе (Голосенко, 1996, см. раздел: История нищенства). Чаще всего антропологи дают анализ этого явления с позиций культурного релятивизма. Детально анализируется нищенство в каждой культуре и вычленяются специфические элементы данного феномена с учетом конкретных культурных традиций, этических норм  и религиозных представлений (Brown, 1991). Нищенство рассматривается как одна из форм профессиональной занятости части населения, а сами стратегии попрошайничества интерпретируются некоторыми исследователями в рамках гофмановской теории драматургии социального взаимодействия (Гоффман, 2000). Нищие занимаются лицедейством и актерствуют, успешно играя на чувствах жалости и сострадания горожан (Кудрявцева, 2001). Значительное распространение в Северной Америке, Европе и России получило в последние десятилетия попрошайничество со стороны молодых людей – представителей молодежных неформальных объединений (хиппи, Панков и пр.). Зачастую компания молодых людей с собаками в летние месяцы путешествует автостопом или пешим ходом по различным городам Европы (Америки), исполняет нехитрую музыку на гитаре и других музыкальных инструментах, поет современные и фольклорные произведения и просит подаяния у прохожих. В некоторых случаях наблюдается разделение функций: одни члены группы исполняют музыку, другие (один или два человека) занимаются «аском». Аскеры обходят слушателей и собирают деньги, или выпрашивают милостыню у проходящих мимо прохожих. Порой действия аскеров носят откровенно назойливый характер.

Интеракционистский подход, предложенный этологией и эволюционной психологией, позволяет оценить поведение нищих и подающих в универсалистской перспективе и понять базовые факторы, делающие такую стратегию возможной и успешной. В рамках данного подхода анализируются и интерпретируются наши собственные полевые материалы. Учитывая то обстоятельство, что поведение человека формировалось под действием эволюционных факторов и является продуктом взаимодействия между эволюционировавшими психологическими механизмами и средой (Бутовская, 2004б; Buss, 1996; Dunbar, 1999; Eibl-Eibesfeldt, 1989; Tooby, Cosmides, 1992), мы уделили особое внимание анализу процессов взаимодействие нищий - подающий, и оценили эти действия с учетом индивидуальных и групповых преимуществ, затрат со стороны подающих и выгод, полученных нищими. Феномен нищенства рассмотрен в этой книге с учетом ведущих механизмов человеческой психики, управляющих социальным поведением (модулей, в терминах эволюционной психологии, или врожденных разрешающих механизмов, в терминологии этологов; Зорина и др., 1999; Buss, 1996).

Современные антропологи и этологи рассматривают альтруизм как фундаментальную характеристику человека (Артемова, 1992; Бутовская, Файнберг, 1992, 1993; Бутовская и др., 1995; Эфраимсон, 1971; Axelrod, Hamilton, 1981; Boyd, Richardson, 1987, 1988; Gintis, 2000; Zahavi, 1995; Wiessner, 2005). Однако механизмы альтруизма и кооперации в человеческом обществе – постоянный предмет интенсивных дискуссий (Khanna et al., 1995; Kruger, 2003; Milinski et al., 2002).

Эволюция альтруизма и кооперации продолжает оставаться объектом интенсивного изучения для гуманитариев и биологов (Amato, 1983; Bremner, 1996). По версии одних авторов, альтруистическая мотивация провоцируется эмпатическими чувствами (гипотеза связи эмпатия – альтруизм). В русле теории кин-отбора – взаимопомощь и кооперация родственников не лишены эгоистического подтекста (Hamilton, 1964), поскольку, оказывая помощь, индивид способствует распространению общих с родственниками генов в последующем поколении (суть явления описывается понятием «включенная» или «совокупная» приспособленность). Дележ пищей с родственниками и друзьями широко распространен среди общественных животных (Бутовская, Файнберг, 1993; Brown, Mack, 1978; Goodall, 1986; Perry, Rose, 1994; Silk, 1979). С позиций реципрокного альтруизма – помощь оказывается тем, кто в перспективе будет вести себя альтруистично в отношении сегодняшнего донора (Trivers, 1971). Ряд специалистов предлагают рассматривать вопрос о происхождении кооперации с позиций культурного группового отбора (Boyd, Richerson, 1985). Бойд с соавторами (Boyd et al., 2003) полагают, что альтруизм и кооперация могли формироваться под действием генно-культурной коэволюции. В русле этой теории исследователи вновь обращаются к модели группового отбора и доказывают, что групповые характеристики (размеры группы, ограниченные размеры миграции, частые межгрупповые конфликты), усиливающие давление группового отбора, могут коэволюционировать с кооперативным поведением. Кооперация частично основана на развитой способности человека к институционализации социального пространства, характеризующегося низким уровнем внутригрупповой конфликтности и низким фенотипическим разнообразием. Подавление внутригрупповой конкуренции и кооперация в пределах группы, по-видимому, поддерживались отбором на ранних этапах эволюции человека современного вида (Boehm, 1999). Результатом такого рода эволюционных процессов являются механизмы уравнивания, функционирующие в обществах охотников-собирателей, в частности моногамия и дележ пищей. Хотя на индивидуальном уровне подобные институты были энергозатратны и давали мало личной выгоды, данная практика обеспечивала явные выгоды на межгрупповом уровне. Хотя в литературе альтруизм традиционно рассматривался в контексте взаимопомощи и сотрудничества, наказание тоже может являться проявлением альтруизма. Теоретические модели, предложенные Бойдом и Ричардсоном (Boyd, Richerson, 1992) и развитые в работах других исследователей (Gintis, 2000; Boyd et al., 2003), свидетельствуют о том, что наказание в альтруистических целях может способствовать распространению таких вариантов альтруистического поведения, которые были бы невозможны без угрозы наказания. Вместе с тем альтруизм, поддерживаемый с помощью наказания, не приводит к полному искоренению обманщиков. В реальности в каждом обществе наблюдается определенный поведенческий диморфизм: альтруисты и добытчики сосуществуют с потребителями-обманщиками, а каратели сосуществуют с тем, кто предпочитает держаться в стороне от всякого рода разборок. Явление альтруистического наказания частично формирует подоснову моральных норм в человеческом обществе и базируется на комплексе врожденных психологических установок, сформировавшихся под действием естественного отбора (O’Gorman et al., 2005).

Для объяснения феномена кооперации в качестве концептуального инструмента часто используют теорию игр (применяются как аналитические, так и симуляционные модели) (Axelrod, Hamilton, 1981; Nowak, May, 1992; Nowak et al., 2004). Такие модели представляют простые и четкие для понимания результаты. Однако оборотной стороной такой простоты является, к сожалению, схематичность представлений о плате (затратности актов альтруизма), а также ограниченный набор возможных поведенческих реакций в ситуации социальных взаимодействий. Ограничения подобного рода устранены в модели, предложенной недавно М. Бурцевым и П. Турчиным (Burtsev, Turchin, 2006). Их модель не только позволяет оценить условия, при которых одна поведенческая стратегия вытесняет в процессе эволюции другую, но и воспроизвести сам процесс, благодаря которому новые стратегии формируются на базе широкого спектра имеющихся в наличии возможностей. Очевидным достоинством модели является отсутствие исходной детерминированности поведенческих параметров взаимодействующих друг с другом агентов (индивидов). В рамках этой интересной модели эволюционный процесс создает и воссоздает заново оптимальные модели на базе исходных элементарных поведенческих актов. При отсутствии способности к распознанию фенотипических маркеров (индивидуального опознавания) в процессе моделирования формируются три дискретные стратегии поведения, соответствующие широко известным стратегиям «ястреба», «голубя», и «буржуа». В условиях группового образа жизни, при одном лишь условии, что индивиды способны распознавать окружающих по внешним признакам, передающимся наследственным путем, наряду с уже отмеченными стратегиями возникает еще одна новая – стратегия «скворца». Кооперативные «голуби» избегают конкуренции с членами своей группы, тогда как кооперативные «ястребы» избегают нападать на фенотипически сходных с ними индивидов. Кооперативные же «скворцы» живут группами и защищают совместно территорию от захватчиков.

Эволюционный подход рассматривает благотворительность как многофункциональное явление. Ее сущность не сводится исключительно только к проявлениям «чистого» (истинного, бескорыстного) альтруизма. Такое поведение может быть вариантом: родственного альтруизма, отсроченного реципрокного альтруизма, и одновременно с этим служить некоторым эгоистическим (корыстным) целям: повышению социального престижа и статуса, обеспечению социального партнерства, привлечению потенциальных половых партнеров и пр. (Бутовская, 2004б). Попытаемся интерпретировать взаимоотношения нищий – подающий последовательно в рамках представлений о родственном (Hamilton, 1964), реципрокном альтруизме (Trivers, 1971), гипотезы «демонстрации» (Hawkes, 1990), и теории репродуктивного успеха (Trivers, 1972; Buss, Schmitt, 1993; Goldberg, 1995).

В обществах охотников-собирателей и мотыжных земледельцев широко распространен дележ мясом – охотничьей добычей. Такие акты альтруизма многими авторами интерпретируются как проявление реципрокного альтруизма. Между тем некоторые специалисты по охотникам-собирателям обращают внимание на то обстоятельство, что дележ ограниченными ценными ресурсами (в частности мясом) часто напоминает демонстрацию и по многим признакам более сходен с попыткой удачливого охотника проиллюстрировать свои мужские качества (гипотеза демонстрации) (Hawkes, 1990). Такая демонстрация позволяет охотнику повысить свой статус в обществе и улучшить свои репродуктивные возможности: вопреки расхожим представлениям о том, что мужчины охотятся, чтобы обеспечить пропитанием семью, они скорее делают это, чтобы делиться с другими (не-членами семьи), и за этим в значительной степени стоят сексуальные мотивы (Hawkes, 1990, 1991). Эта гипотеза подтверждается наблюдениями за хадза Танзании, бушменов Кунг, аче Парагвая, хиви (Hiwi) Венесуэлы, охотниками за морскими черепахами Торресова пролива (Bliege Bird et al., 2001; Blurton et al., 1997; Gurven et al., 2000; Kaplan et al., 2000). Как правило, мужчины специализируются на охоте за конкретным видом дичи и со временем становятся непревзойденными знатоками повадок, местонахождения данного вида животных и способов их отлова. Успешные охотники привлекают всеобщее внимание и одобрение, что обеспечивает им более широкий круг потенциальных половых партнеров и союзников среди мужской части коллектива (Hawkes, 1993). Демонстрации, связанные с добычей и дележом мяса, - типично мужское поведение (Bird, 1999). По мнению Хоукс, побудительными мотивами такого рода социальных действий служат очевидные выгоды (доступ к половым партнерам, повышение собственного статуса в группе и пр.), которые «альтруисты» из него извлекают. Если эта гипотеза верна, то получается, что дележ (в нашем конкретном случае благотворительность) отражает не только альтруистические мотивы, но несет в себе определенный эгоистический компонент.

Может возникнуть законный вопрос: какое это все имеет отношение к подаче милостыни в условиях большого города? Нам представляется, что гипотеза демонстративного поведения вполне применима к современным условиям: разумеется, подающие производят свои действия в значительной мере подсознательно. Справедливо также предположить, что вероятность того, что за ними будут наблюдать знакомые, достаточно мала. Тем не менее сам акт милосердия поднимает подающего в собственных глазах и позволяет чувствовать себя увереннее, а в случае постоянной практики подачи милостыни это поведение, рано или поздно, будет отмечено окружающими (в том числе и знакомыми) и будет способствовать формированию более благоприятного социального имиджа такой личности. Подтверждением этой гипотезы служат наши данные по подающим милостыню в Москве и Праге (лица с доходом выше среднего подавали милостыню достоверно чаще, чем люди с невысоким доходом).

В периоды тяжелой экономической ситуации, войн, природных катастроф (засухи, извержения вулканов, цунами и пр.), пандемий (чума в средневековой Европе) количество нищих нарастает, а возможности социальной помощи ограничиваются. В этой ситуации благотворительные структуры начинают практиковать принцип избирательной помощи. Как и следует ожидать исходя из эволюционной теории, первый фактор, определяющий достойных вспомоществования – групповая принадлежность (здесь срабатывают законы реципрокного и родственного альтруизма). Как отмечалось выше, в средневековой Европе (в Германии) делались четкие различия между «своими» нищими (представителями городской бедноты) и «чужими» нищими (чужестранцами, бродягами, циркачами, лудильщиками, крестьянами из соседних деревень). Тот же принцип действовал в Чехословакии (в частности в Праге) в 20 – 30-ые годы ХХ века и дореволюционной России (благотворители предпочитали оказывать помощь конкретным знакомым беднякам, а церковнослужители также старались раздавать милостыню своим прихожанам, а не пришлым бродягам). Фактор «свои» и «чужие» продолжает оставаться решающим в наши дни: по данным нашего исследования, и в Москве, и в Праге горожане предпочитают подавать милостыню тем, кто похож на них своим физическим обликом (антропологически) и одет в соответствии с конкретными культурными традициями (Butovskaya et al., 2000а, 2002, 2004).

Памятуя о выраженном предпочтении в направлении «своих», такая избирательность может интерпретироваться также в рамках теории отстроченной реципрокности (старые люди в бытность молодыми трудились, воевали на общее благо группы и теперь заслуживают ответной заботы). Показательно, что в современной Москве пожилые мужчины порой просят, нарядившись в военный китель, при орденах и медалях, молодые мужчины-инвалиды также во всю эксплуатируют образ героя-афганца или участника чеченских кампаний (Butovskaya et al., 2004).  

Обращает на себя внимание общая для всех культур закономерность: в качестве ведущего фактора, стимулирующего подачу милостыни, выступает состояние просящего. Во всех культурах калеки, больные, слабоумные, немощные старики/старухи вызывают жалость и сострадание. Это обстоятельство отмечали наши респонденты-подающие во всех странах (России, Чехии, Италии, Румынии, Танзании, Индонезии, Египте). Правда, в условиях крайней скудности экологических ресурсов или их резкого сокращения (в случае неурожая или длительного периода неудачной охоты на промыслового зверя, рыбу) старики становятся «первой жертвой»: у традиционных народов Крайнего Севера пожилые люди часто добровольно уходят из жизни, жители Японских островов также ранее практиковали обычай, по которому престарелых родителей (и других родственников) относили зимой в горы и оставляли там умирать (о чем столь трагично повествует японский фильм «Легенда о Нарояме»).

Во всех без исключения странах (хотя это и активно пресекается государственными службами) нищие стараются эксплуатировать образ ребенка (будь то младенец на руках матери, малыш или дети старшего возраста), часто на паперти появляются дети-калеки или слабоумные. Здесь мы также сталкиваемся с эффективным применением нищими на практике «детской схемы» (этологи показали, что образ ребенка вызывает у взрослых подсознательное чувство теплоты и симпатии, желание помочь) (Бутовская, 2004а; Eibl-Eibesfeldt, 1989). Там, где просящих детей не встретишь на улицах города, нищие начинают активно демонстрировать нуждающихся в заботе домашних питомцев (щенков, котят, взрослых собак и кошек, попугаев или обезьянок), являющихся суррогатом «детской схемы» (современная Россия, Чешская Республика, Италия, Германия, США, Канада и другие развитые страны).

Прямые долгосрочные наблюдения за динамикой прошения милостыни показывают, что индивидуальные стратегии попрошайничества претерпевают последующую эволюцию, становясь более эффективными вследствие собственного опыта нищего, равно как и обмена опытом с коллегами-попрошайками (передача традиций в рамках субкультуры) или советов со стороны сочувствующей публики (подающих, посторонних наблюдателей). Так, во время одного из своих наблюдений за взаимодействиями между нищими и подающими мы наблюдали, как случайная прохожая, пожилая женщина, остановившись рядом с подростком, собирающим милостыню, стала давать ему советы, как себя вести: протягивать к прохожим не ладонь, а целлофановый мешочек или пластиковый стаканчик, персонально обращаться к тем прохожим, которые поднимают глаза на подростка. Обмен ценной информацией является примером реципрокного альтруизма в среде самих нищих. Обмен ценной информацией, повышающей индивидуальный успех в поиске ценных ресурсов, является одним из проявлений реципрокного альтруизма в человеческих коллективах. Кооперация между нищими проявляется и в других действиях: распределении времени «работы» на доходном месте; дележом «атрибутов» нищего – знакомые нищие могут просить, используя одну и ту же собаку (такие случаи мы наблюдали в России, Чехии и Италии), или одного и того же ребенка (в основном такую практику использовали европейские и азиатские цыгане). Как следует, к примеру, из интервью с некоторыми женщинами-люли, выходя на улицу для сбора милостыни, женщины могут брать с собой своих собственных детей, а могут одалживать их у сестры или другой близкой родственницы. Наконец, многие нищие образуют своеобразные коммуны: живут совместно, проводят вместе досуг, и что очень важно, делятся доходами. Более успешные «добытчики» угощают других едой и выпивкой (такие примеры мы сами многократно наблюдали в Праге и Флоренции). В этом случае воспроизводится модель дележа пищей в сообществах охотников-собирателей и мотыжных земледельцев со всеми вытекающими последствиями (Hames, 1990). Те, кто чаще делятся, получают более высокий статус в рамках данной субкультуры и, как следствие, зачастую и различные выгоды (в виде оказания услуг или более благосклонного отношения со стороны женщин в группе). Последнее обстоятельство может быть актуальным, так как, по нашим наблюдениям, просящих мужчин в большинстве наблюдаемых нами городов (Праге, Бухаресте и Флоренции) было больше.

Помимо универсальных психологических механизмов, функционирующих в рамках модульного мозга, положительный отклик на поведение нищих связан также с культурно-специфическими моделями поведения. Для Праги таким эффективным, культурно-специфичным способом оказалась оригинальная поза просящего (стоя на коленях с упором на локти и опущенной вниз головой: демонстрация крайне подчиненного положения). Для Москвы – широкое распространение картонных табличек с информацией о причинах бедственного положения, сдобренных эмоционально насыщенными эпитетами, стимулирующими эмпатию у прохожих. В Бухаресте – попрошайничество всей семьей, с детьми (обнищавшие донельзя выходцы из сельских районов). Во Флоренции (Италия – страна с выраженными традициями чадолюбия) – образ вечно беременной многодетной матери (активно используется местными цыганами) и пожилого человека, часто обремененного различными заболеваниями.

Материалы, полученные нами по Праге (по 15 подачам каждому нищему), не подтверждают выводов Голдберга о том, что мужчины в целом подают чаще, чем женщины (Goldberg,1995). В исследованиях Голдберга, одинокие мужчины предпочитали подавать женщинам, что автор интерпретирует как проявление подсознательной эмпатии в отношении потенциальной партнерши. Хотя нищенки, конечно же, вряд ли могли казаться привлекательными для обеспеченных мужчин, альтруистическая реакция последних может интерпретироваться в русле общеэволюционной психологической предрасположенности к положительному отклику при виде незнакомой женщины. Тот же автор отмечает, что женщины, двигающиеся по улице в одиночку, напротив, подавали нищенкам много реже, чем ожидалось. Этот факт также интерпретируется в русле эволюционных построений как адаптивная реакция на потенциальную конкурентку (Goldberg, 1995; Wrangham, 1980). Мужчины, идущие с женщинами, чаще подавали в период, когда они только начали ухаживать за своими спутницами, нежели когда со спутницей уже существовали сложившиеся сексуальные отношения. По нашим данным, мужчинам-нищим в равной мере подавали и женщины, и мужчины (в целом, по одиночке и группами), та же тенденция сохранялась и для одиноких прохожих. Женщинам-нищим несколько чаще подавали женщины, чем мужчины (в целом, поодиночке и группами). Для одиноких пешеходов перевес женщин, подающих милостыню женщинам, над мужчинами был достоверно значим. Кроме того, из интервью с нищими и подающими следует, что в целом ряде случаев мужчины подавали милостыню женщинам, потому что те им напоминали кого-то из кровных родственников: мать, тетю или бабушку (что никак не укладывается в схему теории сексуальных стратегий). Наши данные, наряду с данными Голдберга, не подтверждают теории демонстраций: мужчины, идущие по улице в обществе женщин своего возраста, подавали нисколько не чаще других мужчин-пешеходов.

Итак, многие нищие в современных городах образуют своеобразные коммуны. Однако устройство подобных сообществ может принципиально разниться. Одни устроены по родственно-племенному признаку (европейские и азиатские цыгане), в такие объединения входят большие семьи, а также односельчане, ранее проживавшие у себя на родине по-соседству и знакомые друг с другом с детства. Социальный статус в этих объединениях определяется принадлежностью к определенному роду и мало меняется в условиях миграции в большие города (Москву, Петербург, Новосибирск, Прагу, Бухарест, Флоренцию). Уклад жизни, традиционные культурные установки и социальные связи членов такого сообщества мало изменяются. Поэтому говорить о маргинализации (социальной деградации, требующей реабилитации) этой группы при переходе к нищенству нет никаких оснований. Другой вариант подобных сообществ формируется из лиц, ранее занятых в различных производящих (обслуживающих) сферах «большого» общества, а также инвалидов, ранее получавших приемлемые для жизни пособия по нетрудоспособности. В этом случае лица, входящие в подобные объединения, зарабатывают себе новый социальный статус. Существенным фактором для получения высокого статуса оказывается личная предприимчивость, сообразительность, умение координировать действия других и щедрость (дележ полученными за день средствами с членами сообщества). В ряде случаев удачливые нищие могут делиться и с малознакомыми менее удачливыми собратьями. Так, во время одного из наших невключенных наблюдений мы стали свидетелями поразительной картины: семья побирающихся в метро молдаван (женщина и двое детей-подростков), переодевшись в «приличную» одежду, направились после дневных трудов на выход в город. По пути в переходе подростки увидали пожилую старушку-нищенку и незамедлительно подали ей милостыню. Их действия не вызвали ни малейших протестов со стороны матери, по-видимому, та расценила их как естественные и привычные.

Феномен дележа в субкультуре нищих, не связанных родственными узами, заслуживает специального обсуждения и в этом случае обращение к эволюционным теориям дележа и альтруизма представляется вполне уместным. Перераспределение добытых средств обеспечивает поддержание социального статуса в пределах нищенского сообщества и ограничивает вероятность воровства и насилия среди «своих». Причины дележа ресурсами в группах нищих хорошо укладываются в модель Блартона-Джонса (Blurton-Jones, 1984), получившую название узаконенного воровства – «Tolerated theft», предложенную ранее для охотников-собирателей.

Суть ее состоит в том, что успешному охотнику себе дороже охранять и защищать добытую дичь от голодных сородичей, выгод от дележа в этих условиях много больше. Во-первых, мясо долго не хранится и его трудно запасти впрок, во-вторых, его нужно охранять, что требует сил и постоянного присутствия поблизости пищевого склада, наконец, охота – явление непредсказуемое и сам удачный охотник назавтра может обратиться за порцией мяса к соседу.

Может показаться, что, добывая мясо чаще и больше, успешные охотники больше дают группе, чем получают взамен, однако и они в целом выигрывают от системы дележа, так как и они время от времени вынуждены обращаться за мясом к другим мужчинам (Winterhalder, 1996). Хотя в группе могут найтись обманщики, старающиеся давать другим меньше (реже ходить на охоту и приносить добычу), такие личности в небольших по размеру группах быстро распознаются и к ним начинают относиться соответственно. Это не значит, что лентяям не дают их доли мяса, в группах охотников-собирателей делятся с каждым, кто обращается с просьбой о дележе. Но в небольших по размеру группах не может быть большого количества обманщиков, так как в этом случае само их функционирование становится неэффективным: всем не хватает пищи.

Тот же Блартон-Джонс полагает, что обманщики могут оказывать в своих эгоистических целях отчетливое влияние на социальные стратегии окружающих. Чтобы стимуировать других почаще ходить на охоту и добывать пищу, они активно формируют у окружающих положительный имидж удачных охотников. По этой версии, высокий социальный статус добытчиков не является прямым следствием очевидных достоинств, а присваивается другими как признание конкретных заслуг перед группой. У аче, охотников-собирателей Парагвая, сами охотники и их потомство пользуются особым почетом соплеменников, кроме того, официальные дети хороших охотников лучше выживают, чем дети плохих охотников (Kaplan, Hill, 1985). Хорошие охотники имеют также больше жен, законных детей (Marlowe, 1999), с ними реже разводятся жены в группах охотников-собирателей (Wiessner, 2002), они же чаще имеют внебрачных детей и любовниц.

Наши данные по взаимодействиям между нищими и подающими, анализ психологического состояния новоявленных попрошаек и интервью с подающими позволяет говорить о том, что демографическая ситуация с нищими в Москве и Праге изменчива во времени. В начале 1990-ых наблюдался бурный рост числа нищих, наплыв беженцев из бывших союзных республик и эксплуатация образа «погорельцев», жертв наводнений и военных действий. Реакция граждан на данное явление – доверчивость к мифологическим повествованиям побирушек и откровенное сочувствие. Нищие еще рассматриваются как члены единого общества, «одни из нас». Активный отклик на просьбы о вспомоществовании отражает глубоко усвоенные «социалистические» стереотипы всеобщей уравниловки. Многие опрошенные чувствуют себя неловко при виде бедно одетых людей, просящих на хлеб, и их подаяния – неосознанная попытка приостановить внутригрупповое расслоение общества по уровню жизни и внешнему виду. Однако, по мере роста числа нищих, эксплуатирующих, к примеру, стратегии «погорельцев», «ограбленных», беженцев с территорий военных действий», «ветеранов и инвалидов афганской и чеченской кампаний», сочувствие граждан к ним падало. Этот феномен как нельзя лучше объясним с позиций теории выявления обманщиков, эксплуатирующих альтруистические мотивации окружающих. При достижении критической численности обманщиков дележ ресурсами с ними прекращается, срабатывает групповой механизм отторжения.

Анализ современного нищенства в России показывает, что «новые нищие» в основных чертах воспроизводят данную практику в том виде, в котором она существовала в дореволюционном российском обществе (Ануфриев, 1911; Голосенко, 1996; Левенстим, 1900; Прыжов, 1997; Butovskaya et al., 2000а). Наличие устойчивых стратегий и практик нищенства во времени и преемственность архетипов попрошайничества – подтверждается и на наших материалах по Чехии, Румынии, Италии, а также данными других исследователей по Польше (Butovskaya et al., 2004; Rheinheimer, 2003; Vancatova et al., 2003). Аналитический обзор данных по истории нищенства в Китае также указывает на культурную преемственность базовых нищенских стратегий и общественного отношения к попрошайкам (Матиньон, 1914; Lu, 1999).

Подобный факт не вызывает удивления: наряду с универсальными сигналами (вербальными и невербальными) о помощи в каждой культуре действует сложная система культурных кодов, с детства понятная ее членам. Такие коды глубоко фиксированы в сознании каждого человека и составляют часть его личности, они тесно переплетаются в сознании с жизненными устремлениями индивида и во многом определяют его взаимоотношения с окружающими. Выше уже неоднократно говорилось о том, что нищий и подающий действуют в тесной связи друг с другом, поэтому и стратегии, задействованные нищими, выбираются с учетом настроений и особенностей восприятия потенциальных доноров. К примеру, нищие, просящие в вагонах метро, в обычные дни апеллируют к чувству собственного достоинства пассажиров (небольшая сумма, выданная нищему, не разорит подающего, но может повысить его самооценку и дать ощущение собственного благополучия по контрасту с остро нуждающимся), в канун дня Защитника Отечества или Дня Победы – к патриотизму (появляется много нищих-калек, одетых в военную форму, выдающих себя за ветеранов разных военных компаний), перед Рождеством – активные позиции занимают пожилые женщины, молодухи с детьми и инвалидами (их обращения к пассажирам являются комбинацией благопожеланий и просьбы о помощи своим менее удачливым братьям и сестрам). Нищие у храмов и на кладбищах следуют также правилам специфического в этих обстоятельствах дресс-кода, их поведение и речь свидетельствуют о набожности и стремлении к святости. У подающего создается впечатление, что проявление милосердия к этим несчастным угодно Богу, и действительно, раздав подаяния, он ощущает облегчение, прилив сил и надежд на будущее. Как правило, опытные нищие специализируются на конкретной категории прохожих. Так, московские и питерские попрошайки с собачками и кошечками предпочитают обращаться к женщинам среднего и старшего возраста или матерям с детьми. В Праге нищим с животными подают как женщины, так и мужчины. А в Бухаресте никому из нищих даже в голову не придет попрошайничать со своими питомцами, поскольку Румыния буквально наводнена стаями бродячих собак, нередко нападающих на человека. В Китае нищие часто играют роль ряженых в канун Нового Года, отлично зная, что суеверные обыватели никогда не откажут «мнимым святым» из боязни лишиться достатка и благоденствия в наступающем году. В китайской традиции «естественно» выглядит откровенный рэкет нищих в отношении мелких лавочников, тогда как в каждой европейской стране такое поведение было и остается совершенно неслыханным.

К сожалению, как следует из данных по разным странам мира, реабилитация нищенствующих и бездомных – дело исключительно трудное и малоэффективное. Люди, практикующие попрошайничество, со временем адаптируются в этой роли и постепенно совершенствуются, осваивают новые, более действенные средства воздействия на потенциальных подающих, их самосознание трансформируется с учетом повседневной действительности. К несчастью, многие из тех, кто под влиянием обстоятельств был вынужден отправиться на паперть с протянутой рукой, вскоре усмотрели в подобной «работе» явные преимущества (ненормированный рабочий день, относительная личная свобода, легкие деньги и пр.) и более не желают возвращаться к прежней жизни. В ситуации, когда человек зарабатывает попрошайничеством больше, чем стоя в недавнем прошлом у станка, любые попытки социальных работников, направленные на реабилитацию нищих, зачастую оказываются неэффективными. Ситуация в современной России не уникальна. Как следует из китайских источников начала ХХ века, власти Китая того времени столкнулись с аналогичной проблемой: многие семьи, вынужденные побираться по причине потери работы главою семейства, с удивлением обнаружили, что их финансовое положение не ухудшилось, а скорее улучшилось. При этом существенно пострадал их социальный статус, однако с учетом экономических реалий многие «новообращенные» нищие готовы были мириться с этим обстоятельством.

Для многих нищих и бездомных характерен тип потребления, типичный для охотников-собирателей: эти люди ничего не запасают на будущее, немедленно спуская все заработанные деньги. Неспособность планировать расходы на перспективу «становится непреодолимым препятствием восходящей мобильности» и реабилитации (Соловьева, 2001, с.102). Тормозящим реабилитацию фактором является также само нищенское сообщество: социальные связи, сформировавшиеся в период попрошайничества, ставший привычным способом времяпрепровождения в компании таких же нищих, отсутствие четкого распорядка дня и потребности регулярного посещения рабочего места, и приобретенный социальный статус.

Эта статья ставила своей целью показать феномен нищенства как сложное культурное явление, подкрепленное фундаментальными механизмами поведения человека как общественного существа. Мы показали исторические корни нищенства в России, Западной Европе и Китае, чтобы проиллюстрировать общее сходство этого феномена на кросс-культурном уровне. Анализ моделей современного нищенства и нищенских практик в прошлом свидетельствует об архетипности и наличии базовых этологических корней этого явления. Разумеется, в процессе наших исследований мы не смогли поставить все точки над i и дать ответы на все интересующие нас вопросы. Затронута лишь верхушка айсберга, но, мы надеемся, представленные материалы и теоретические размышления о природе попрошайничества стимулируют наших коллег и учеников начать интенсивные исследования по антропологии нищенства, и позволяет выявить новые факторы взаимодействия субкультуры нищих с «большим обществом», не учтенные в данной работе.